Андрей Ренсков - Дети Барса. Туман над башнями (СИ)

Опустив фонарь, таможенник задумался. На его рыхлом лице, покрытом глубокими оспинами, сменяли друг друга сомнение и отвращение. Потом сомнение одержало вверх, и он зашагал вниз по лестнице, качая фонарём. От звука, который издавали его сандалии, родилось гулкое эхо. Накаррейцы за его спиной переглянулись, и сутулый не смог удержать разочарованного вздоха.

— А печати-то гильдейские, — расстроенно протянул таможенник, разглядывая ближний сосуд. — Значит, пошлины ещё в Городе оплатили? Чего ж тогда молчите, чёрные?

— Точно так, господин, оплатили. Мы всегда заранее оплачиваем. — Сутулый обернулся, обращаясь к спутнику. — Эй, Горраза, болван, подай-ка господину гильдейскую табличку. Что ты её в руках мнёшь, бестолочь?

Корабль, зажатый между морем и каменной пристанью, поскрипывал и постанывал: с юга шла невысокая волна. Таможенник скучающе скользнул взглядом по обожжённой глиняной табличке с отчётливым оттиском гильдейского перстня посередине.

— Не дадут вам тут хорошую цену, — с тоской в голосе сказал он. — Уксус хорошо, если по полторы меры серебром отдадите. Масла в этом году в Тилиске вообще больше, чем воды. А я бы, например, мог весь груз сразу взять, по одной мере серебра за амфору. Подумай, сын сливы. Не то потеряешь здесь не меньше недели и вряд ли продашь хотя бы половину.

— Господин, — замялся сутулый, сцепив грязные пальцы в замок. — Вообще-то мы не хотим продавать товар в Тилиске.

Какое-то время таможенник недоверчиво разглядывал сутулого. Как будто тот взял, да и возник перед ним из пустоты.

— В Накарру Дальнюю повезёте, — сказал он, наконец, задумчиво вытянув губы трубочкой. — Ты храбрый человек, сын сливы. Однако на перевале стоят люди Диедо. Они возьмут с тебя не меньше пятидесяти мер пошлины. А за перевалом стоят уже местные. С этих станется вообще отобрать весь твой уксус.

— Поэтому, господин, я всегда предпочитаю платить пошлины заранее, — ответил сутулый, глядя, как в белёсых глазах разгорается неподдельный интерес. — Наверняка, ваша подорожная обойдётся подешевле армейской. А с теми, кто стоит за перевалом, мы уж как-нибудь договоримся, по-свойски.

Таможенник, просияв, хлопнул сутулого по плечу.

— Мне нравится ход твоих мыслей, сын сливы. Поэтому подорожная обойдётся тебе и впрямь недорого. Всего в двадцать две меры. Если, конечно, уксус и масло — весь твой груз.

Глаза сутулого забегали, но этого в темноте трюма можно было и не заметить. Всё испортил Горраза, уставившийся на спутника с такой обречённостью, что чуткий таможенник тут же почуял неладное:

— Не понял… Что вы ещё везёте, козье племя?

Горраза отступил в тень, предоставив сутулому отдуваться самому. Мгновение тот колебался, подбирая слова, потом просто махнул рукой:

— Пойдёмте, господин. Я покажу.

Идти пришлось недалеко — кораблик был небольшим. Всего-то пара десятков шагов по деревянному настилу и унылые ряды с амфорами оборвались, упираясь в перегородку, сколоченную из тонких досок. В ней зиял низкий чёрный проём, на который никто даже не удосужился навесить двери.

— Что это? — Таможенник, нагнув голову, чтобы не задеть низкого потолка, долго изучал лежащий на полу предмет. По очертаниям предмет смутно напоминал человеческую фигуру. А ещё — гнездо, свитое ласточками из веток, воловьего дерьма и собственной затвердевшей слюны.

— Покойника везёте?

— Да, господин, — скорбно ответил Ка-Гэч. — Это мой отец. По нашим традициям, его надо похоронить рядом с одной из башен. А в Городе, увы, их нет.

— Возвращение мертвецов в родную землю — хороший обычай, весьма полезный для сбора пошлин, — заявил чиновник, разглядывая гроб. — Такое отношение к предкам достойно уважения. Недостойно уважения другое, сын сливы. Где гильдейские печати? А ну, живо открывай крышку!

— Господин, — побелел сутулый. — Это же мой отец…

— Откуда мне знать? Мало ли, что вы там везёте?

— Нельзя, господин…

— Открывай, — безжалостно произнёс чиновник, приблизив фонарь к самому лицу накаррейца. — Или мне позвать солдат?

— Господин, — вмешался Горраза. Вовремя, потому, что сын сливы, хватающий ртом затхлый трюмный воздух, стремительно терял дар речи. — Лучше не надо, господин. Отец умер больше трёх месяцев назад.

— Вот как… — Чиновник в нерешительности замер над гробом. — Чего ж вы так долго ждали, болваны?

— Товара, господин. Чего зря пустой корабль гонять? Это по нашим временам сплошной убыток…

— Никогда я к вам не привыкну козлиное семя, — ошарашенно сказал таможенник, глядя в простодушное скуластое лицо. Потом сплюнул на пол и соблаговолил: — Живи, сын сливы. С учётом затянувшейся скорби, подорожная встанет тебе в тридцать мер.

— Благодарю, господин. — Ка-Гэч хотел плюхнуться на колени, да вот беда: помещение было слишком маленьким, и длинные ноги упёрлись в борт. Тогда накарреец поймал руку чиновника и принялся покрывать её поцелуями.

— Довольно, — простонал таможенник. — Кажется, меня сейчас стошнит…

На верхней палубе в лица поднявшихся из трюма ударила тугая, обжигающая волна зноя. Звуки моря и порта, приглушённые внизу, вдруг стали отчётливыми и громкими, словно из ушей вынули восковые затычки. Крики чаек, ругань грузчиков, скрип туго натянутых канатов — чтобы переорать эту какофонию, чиновнику пришлось изрядно напрячь связки:

— Тридцать мер, сын сливы! И никакой меди, ясно?

— Да, господин, — радостно заорал сутулый, делая Горразе какие-то знаки. Но тот, вроде бы, понял всё и сам: наклонился над случившимся рядом бочонком, отсчитывая серебро.

Пересчитывать монеты мокрый от пота таможенник не стал, просто подбросил холщовый мешочек в руке, прикидывая вес. Удовлетворённо кивнул, и, не оборачиваясь, щёлкнул пальцами. Маленький человек с охапкой свитков быстро захромал к начальнику. Солдаты в начищенных до блеска шлемах закатили глаза к безоблачному небу — похоже, их мозги уже сварились вкрутую.

Красный расплавленный сургуч из маленького серебряного ковшика радостно закапал на покрытый чёрными значками лист. Таможенник, не глядя, ткнул в застывающее красное перстнем, оставляя отчётливый оттиск.

— Ни в коем случае не отдавай никому эту бумагу, — предупредил чиновник, вытирая текущие со лба капли лоскутом ткани, когда-то белым. — Люди Диедо пропустят тебя — покажешь её из рук. А потом, сын сливы, делай, что хочешь. Порви, сожги, засунь в зад своему мулу — но она должна исчезнуть.

— Конечно, господин. Не сомневайтесь.

— Кстати, о мулах. Они ведь понадобятся вам, как и носильщики. Ступайте к Кривому Эйделю. Он, хоть и горец, но не жадный. Скажете, что от меня и получите хорошую скидку.

— Благодарю, господин, — поклонился Ка-Гэч. Подумав, Горраза последовал его примеру. — Но обычно мы ведём такие дела с трактирщиком Хо.