Генри Олди - Тирмен

Бородатый бросил на меню беглый взгляд.

— Я тоже. Скажу, чтобы на их усмотрение... Извините. На этот раз телефон не мяукал. Должно быть, виброзвонок сработал.

Слушал господин Зинченко долго, но не сказал ни слова. Наконец, оборвав далекий монолог, спрятал трубку, с минуту помолчал.

— Да. «Ты зашухарила всю нашу малину, и за это пулю получай... » Эх, Мурка, Маруся Климова! Итак, на их усмотрение... «Хоронили Мурку с кумачовым флагом... »

Петр Леонидович по давней привычке старался не смотреть прямо в лицо собеседнику. Лучше сконцентрироваться на условной точке, скажем, на бюсте Луи де Фюнеса, укрепленном на противоположной стене. И чрезмерным вниманием не смутишь, и все увидишь. Впрочем, стараться нечего — и так аршинными буквами написано, словно на плакате РОСТА. «Мчит Юденич с Петербурга, как наскипидаренный... » Наскипидарили господина Зинченко по полной программе. Петр Леонидович сразу это сообразил, едва зазвонил его собственный мобильник. О недавно купленном мобильном телефоне тирмена Кондратьева знали единицы. Даже Данька не был в курсе: молод еще, незачем. Да и бородатый покровитель не часто приглашал Петра Леонидовича во французский ресторан ранним утром. Не в компании развеселых друзей, а соло, без свиты и охраны. Обычно ограничивались чаем в каморке при тире. Зинченко то и дело грозился «накрыть поляну», но пока обходилось. А сегодня, значит, не обошлось.

Настроение авторитету испортили еще до их встречи.

Звонок лишь усугубил.

Старик любовался наивным хитрованом де Фюнесом. Смешному Луи доводилось изображать на экране крутых мафиози и комиссаров полиции. Зинченко ему, правда, не сыграть, фактура не та. Пока официантка не без робости (знает, видать!) выставляла на твердую рельефную скатерть блюда «на усмотрение», бородатый трудно молчал, без особой нужды двигая вилку по столу. Едва официантка убралась вон, резко тряхнул седеющей шевелюрой. Словно решение принял.

— Осуждаете?

— За антиобщественный образ жизни? — бесстрастно уточнил Петр Леонидович, не отрывая глаз от острого носа великого комика. — Нет. Придерживаюсь правила: не судите, да не судимы будете.

— Антиобщественный? — Зинченко через силу, без всякой охоты, хохотнул. — И еще за пропуск занятий в кружке сольфеджио, блин… Я о «минус втором». Вы ведь тех, кто там душу отводит, за людей не считаете. Или я слепой?

Он скривился, крутанул в крепких пальцах безвинную вилку.

— И я раньше не считал. Западло, когда в спину, из безопасного местечка. Беспредел. Не по злобе, не за бабки — ради кайфа. Честно говорю, от сердца: сам на такое только ради дела соглашаюсь. Полезным уродам, гори они огнем, компанию составляю.

Старик кивнул:

— Я заметил. И оценил.

— А сегодня сорвался. Слетел с нарезки. И на чем, с кем? Волка позорного на поводке выгуливал, отставного гэбэшника. Теперь, значит, министра культурного. Честь, блин! До чего дожил, а? Вор в законе с ментом поганым форс давят, друг перед дружкой выеживаются! И что самое страшное — понравилось стрелять из схрона. Соображаешь, отец? Понравилось!

Впервые — на «ты», впервые не по имени-отчеству.

Петр Леонидович не стал возражать.

— Сейчас сижу, думаю, ничего понять не могу. Самому, что ли, правилку созвать, покаяться, встать на колени? Бейте по ушам: заслужил! Или... Может, время такое? Не ссучишься — не проживешь? Гады уродские, сволочи!.. Всех давить, урыть, живьем землей закидать — и сверху плюнуть! Да? Правильно говорю, отец?!

После развеселой ночи на «минус втором», которой наверняка предшествовал банкет «по-взрослому», Зинченко выглядел не лучшим образом. Что не делало его менее опасным. Он ждал ответа: с нетерпением, еле сдерживаясь, налившись дурной кровью.

Что ж, Кондратьев ответил:

— К хорошему врачу пробовали обратиться? По поводу ваших почек?

Зинченко дернулся, вилка с легким стуком упала на скатерть.

— В курсе, значит? Вчера утром был у доктора. Как раз перед тем, как с культурным на встречу ехать. А толку? Наплел лепила с три короба, языком чесал, как шамилей махал. Я ведь сразу просек... Почки еще в детстве застудил, в бараке зимой от сквозняка не спрячешься. Две было, одна осталась. Теперь вот и одной много... Хотите сказать, моча в голову бьет? Может, и бьет. Зверею, на людей кидаюсь. К бабке, что ли, пойти, пускай отшепчет? Средство народное подыщет?

— Меня уже лечили в детстве. — Петр Леонидович пододвинул к себе ближайшее блюдо, оценивая, принюхался. — Народным средством. Правда, не от почек — от тифа. «Днепровский чай» называлось... Кстати, это, как я понимаю, салат «Герцог Арагонский». С телячьим сердцем, если верить меню. Опробуем, благословясь?

С тем и приступили к завтраку. Господин Зинченко — без всякого аппетита, старик — дегустируя всего понемножку.

— «Днепровский чай» еще «Балтийским» именуют. Или «Матросским». Ложка кокаина с верхом на кружку спирта-сырца. Принимать перед едой, помешивая, но не взбалтывая.

Борис Григорьевич замер, с трудом дожевал порцию «Герцога».

Сглотнул.

— И... и как?

Петр Леонидович беспечно улыбнулся:

— Жив, как видите. Мне тогда семь годков исполнилось. Остался сиротой, без родителей. А тут тиф. Помер бы, конечно, но, как говорится, не было счастья, да несчастье расстаралось. Бандиты спасли, Сенька Жадик со товарищи. Авторитет губернского масштаба, с двух стволов лупил, не промахивался...

Именно Сенька Жадик позднее и оприходовал товарища Каткова, начальника Николаевской Губчека. Лично поспособствовал — сам к стенке кирпичной толкнул, сам гостинец свинцовый влепил меж выкаченных глаз. Коммунар Петр Кондратьев узнал об этом из старой газеты. В библиотеке нашел, когда подшивки перелистывал. Не удивился — достал календарь, принялся с усердием считать. Трижды перепроверил расчеты. Нет, точно. Вышел чекисту карачун аккурат через два дня после того, как Ленька Фартовый с братцем Камушком на Лиговке пострелять решили.

«С кем имею честь?» — сухо и ровно спросил отец.

С моей мишенью, папа!

— Подобрали, пожалели мальчишку. Лекарств не было, вот и пользовали «Днепровским чаем». Я потом долго думал: почему не помер? Даже в книжки заглянул. Оказывается, употребление этой адской смеси приводит к метаболическому взаимодействию и образованию так называемого кокаэтилена, сравнимого с кокаином по способности подавлять пресинаптический захват дофамина... Продолжать?

— Не надо. — Широкая ладонь взметнулась вверх. — Понял, отец. Хлюздить не буду.

Старик сощурился:

— Беспонтовую хлюзду на палочке возят. И в хлюздильню макают, пока до правды не доскачет.

Теперь говорили тихо. А дальше и вовсе замолчали, без лишнего шума отдавая дань французской кухне, экзотической для здешних мест. Кокильон с сырным фондю, куриные рулетики с рокфором, карп «де Трувиль» с овощами... С опозданием Петр Леонидович сообразил, что бородатый и не заикнулся о спиртном. И не оттого, что по утрам пьют одни лошади. Видать, и вправду припекло.