Генри Олди - Тирмен

— Бывает, — подтвердил старик, откидываясь на спинку дивана. — Не боги горшки... обжигают. И у меня... бывало.

— Место дурацкое попалось, — начал оправдываться Данька, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой. — Я с Гуданова во двор, к стоматологии... Вроде и сектор небольшой, а все время мешало что-то. Как соринка в глазу. В общем, патронов не хватило. Я и ушел.

Петр Леонидович смотрел в потолок, не отвечая. Переживает, подумал Данька. За меня, оболтуса, переживает. Проведал, называется! — нагрузил своими проблемами...

— Найдешь ученика, — старик похлопал его по колену здоровой, левой рукой, — перестанешь выезды заваливать. Ладно, давай за пижамой. И записку не забудь. Клава небось волнуется...

Мимо них некрасивая, хмурая медсестра провезла столик на колесиках, сплошь уставленный склянками и флаконами. Посуда тоненько дребезжала, жалуясь.

— Дорогой наш Петр Леонидович! Позвольте еще раз пожелать вам скорейшего выздоровления и сказать со всей искренностью: мы вас очень-очень любим!..

Букет вручала сама Калинецкая — огромный, неимоверно роскошный, тропический букетище. Остальные — хмурый пес-боксер Тимур с черной папкой под мышкой и Король Артур, растерянный, в мятом галстуке — пристроились у стены. Стояли ровно, даже с ноги на ногу не переминались.

То ли почетный караул, то ли парад-алле.

Амбалу Вовику стенки не досталось. Гигант заглянул в дверь, пыхтя, втащил тяжелую хрустальную вазу, смущенно кивнул, попробовал стать маленьким, незаметным — без особого, впрочем, успеха.

Исчез.

— Просим вас — нет, требуем, настоятельно требуем! — как можно скорее забыть о болезни и вернуться в наш с вами общий парк, к друзьям и вашей замечательной работе! Выздоравливайте! Выздоравливайте!..

Речь мадам Кали, несмотря на все усилия, походила на некролог. И тон соответствующий, и голос — хрипловатый, слегка подрагивающий. В глазах ее Петр Леонидович с изумлением заметил некую подозрительную влажность. Не врет ушастая, от души говорит. И остальные глазки прячут... А вот ему, странное дело, плакать не хочется.

С чего бы это?

Старик скривил в улыбке послушный уголок рта — левый. Сюда бы за компанию бородатого красавца Бобу в роли шпрехшталмейстера — и полный комплект. «Впервые на арене! Парк культуры и отдыха имени Горького! Труппа коверных провожает в последний путь безвременно (ох, заждались!) ведавшего... » Быстро приехали! Данька еще с пижамой не вернулся.

— Спасибо!

Слово выговорилось с неожиданной легкостью. От души, можно сказать. «А сейчас... Первым номером нашей обширр-р-рнейшей программы... ». Первый — и главный — номер, понятное дело, ушастая. Не Тимур с Вовиком, братья-акробатья. Не Артур, печальный клоун. Мадам Кали, звезда манежа!

Калинецкая поняла, замахала руками:

— Не станем мешать, отдыхайте, отдыхайте! Про отдельную палату мы договорились. Правда, они обещали только к вечеру, козлы драные!.. Извините, я... Короче, оставляю вам мобильный. Если что...

Уходили согласно чинам: сперва Тимур, за ним — Артур...

«Советский цирк — самый гуманный цирк в мире!»

Король в дверях задержался, взглянул с испугом. Старик в ответ подмигнул левым веком. Ничего, сержант, справишься! Ты у нас большой человек, директор, скоро в депутаты выйдешь. Разве что немного жаль парня в панаме с давней армейской фотографии. Как там у сэра Томаса Мэлори? «Плачевнейшая повесть о смерти Артура Бескорыстного»...

П-педер сухте!

Ну-с, чем порадуешь, Кали?

Калинецкая медлила. Поправила цветы в вазе, подошла, стуча каблучками, к окну. Петр Леонидович тоже не торопился. Если бы не внезапно вернувшаяся (не с «минус третьего» ли?) бодрость, он, пожалуй, сдал бы билет на представление. Стер бы неуместную улыбку, как стирают надоевший грим; придал лицу должное выражение, благо правая половина близка к кондиции. Ноги бы вытянул — или протянул, смотря по ситуации. Поплясали, попели? Благодарствуем, скатертью дорожка.

Дела, конечно, имелись. Даже сейчас, при выписанной плацкарте — не в цирк, в Иосафатову долину, помянутую строгим Иловаемым. Но такие дела не с Калинецкой решать!

После возвращения Зинченко с полпути в лучший из миров, поворота судьбы, неожиданного для очень многих, ушастую словно подменили. Внешне все оставалось по-прежнему: бегала по парку, шумела, обхаживала Даньку, требовала на «минус первом» гранатомет «РПГ-7». Но на левой руке появился тяжелый браслет с аметистом: «епископский» камень, для людей высокого духовного раскрытия. Хранит от опьянения, питает чакры и хорош при женских недомоганиях. Далее в речи Любови Васильевны замелькали «неформатные» прежде выражения: «трансцендентный» и «первично-кармический».

А потом и бегать перестала. Исчезла из парка, чтобы объявиться в кресле председателя городского теософского общества «Шамбала».

И добро бы для пользы дела...

Стыдно признаться — уверовала!

Борис Григорьевич за вечерним чифирем неоднократно жаловался старику. Шумел, обещал лично закатать в бетон госпожу Блаватскую со всем семейством Рерихов. Но с просветлением ушастой ничего поделать не смог. Парком и всем, что с парком связано, стал заниматься Артур, отныне полный и окончательный Король. Калинецкая же продолжила погружение в пучины кармы: чем дальше, тем безнадежней.

И вот нате-здрасте: проведать явилась!

Кому сказать, не поверят...

В палате они остались одни. Бритого соседа увели во двор родственники, экипаж машины боевой томился в коридоре, господин Зинченко пребывал в Киеве, скликая политсовет своей Федеративной партии — свистом, аки Соловей разбойник.

... Данька еще не вернулся.

Мадам Кали достала из сумочки платок, осторожно промокнула накрашенные глаза. На платке остались потеки туши. Старик моргнул левым веком, не в силах поверить. Неужели плачет? Совсем лишнее, не по протоколу!

— Люба...

Ушастая вздрогнула, как от удара плетью.

— Не надо, Люба. Еще не помер, успеете.

Отработанным приемом — упор левой, на локоть, рывок, переброс тела вперед с изменением опоры на кисть — Петр Леонидович заставил себя сесть. Накинул одеяло на голые колени. Данька, обормот, где ты ездишь с моей пижамой?!

— Что случилось? Говорите!

С речью он освоился. Короткими фразами, без деепричастных оборотов... Сойдет!

Любовь Васильевна всхлипнула, присела на стул, мотнула головой:

— Нет-нет... Все в порядке, в полном порядке. Вернетесь на работу, Боба приедет... мы соберемся, отметим ваше выздоровление...

Губы двигались, произнося пустое и ненужное, а глаза не лгали. Мадам Кали была не здесь, не в палате неотложки. В карме завязла? Интересно, на каком ярусе?

— Не хлюздить! Чистый базар, по делу. Сечешь, бикса бановая?