Генри Олди - Тирмен

Много-много лет назад маленький мальчик Пьеро понял: с людьми надо общаться на их родном языке. А ежели их обидеть, они плакать перестают.

— По делу...

Любовь Васильевна на бановую биксу, сиречь «шлюху вокзальную», не обиделась. Встала, раздернула шторы пошире, чтоб свет не застили.

— Да-да, конечно. Нам нужно решить... Тир приватизирован вами. Вы завещали его Даниилу Романовичу. Я желаю вам сто двадцать лет жизни, но в случае чего могут возникнуть проблемы. Ваш внук, Кондратьев Петр Михайлович, имеет на тир свои виды. Он приходил к Артуру — дважды. Состоялся серьезный разговор. У вас очень упрямый внук, знаете ли...

Петр Леонидович вздохнул в ответ. Кто мог ожидать, что малыш Пэн станет головной болью? Даже хуже — но грех сравнивать собственного внука с геморроем!

— Мы не собираемся... э-э... травить его собаку. Но поймите и нас, Петр Леонидович!

Мадам Кали на миг стала прежней: боевой «хомячкой» без излишней мокроты в глазах. Старик кивнул с одобрением. Хлюзду на палочке возят!

— Проблемы? Решайте. Но собаку... Собаку не трогать!

— Хорошо. Решим.

Любовь Васильевна сжала тонкие губы, задумалась.

— Дело, к сожалению, не в одном вашем внуке. Отвадить лоха — не вопрос. Вопрос, собственно, в Данииле Романовиче.

Старик вновь изумленно моргнул. Данька-то чем не угодил? Последние годы ушастая при виде тирмена Архангельского только что не мурлыкала.

— Не понимаете, дядя Петя? — Калинецкая вздохнула, села на край кровати.

Кондратьев отметил «дядю Петю». Вслух же честно констатировал:

— Нет.

— К Дане... К Даниилу Романовичу я отношусь... Да вы и сами все видите, Петр Леонидович, что я вам объясняю! Если бы не Боба, которого я никогда не предам, не оставлю... Ах, если бы не годы... Но, извините, сопли к делу не пришьешь! В нашем парке — две... каморры: наша и ваша. Интерес поделен, дела решаются по понятиям. Меня... Нас с Бобой такой расклад устраивает. Не то чтобы слишком, но устраивает. Это на сегодняшний день.

Ушастая ждала ответа. Старик промолчал, лишь кивнул: ясно.

На сегодняшний день.

Что день грядущий нам готовит?

— Петр Леонидович! Не хотелось бы сейчас... вы больны, вам надо набираться сил... Но если вас не станет, все изменится. Даня — идеальный... друг. Отличный подчиненный. Но возраст, воспитание... Мы — свои люди, но может приехать чужой. Не местный. Серьезный человек без предрассудков. Он не захочет иметь дело со вчерашним ребенком. В случае конфликта тир должен прикрывать мужик! Настоящий! Такой, у которого татуировка на...

Осеклась, сглотнула. Кончики ушей залились краской.

— На запястье, — спокойно подсказал старик.

— Не на запястье!

Калинецкая с гневом махнула сжатым кулачком. Ярко блеснул аметист, камень-оберег, лучшая защита от дурной энергетики, морщин и веснушек.

— Мужик, способный уронить мне на голову люстру! Рядом с которым по-настоящему страшно. Утес, каменная стена!.. Иначе начнутся вопросы, а потом — разборки.

«Разборки? На здоровье!» — чуть не брякнул старик, но вовремя успел прикусить язык. Охота на тирмена немногим безопаснее львиного рва, куда угодил Данькин тезка.

Не для рыцаря Дамы, понятно.

— Насчет Даниила Романовича не беспокойтесь, — произнес он вслух. — Если понадобится, будет люстра. В лучшем виде.

На всякий случай Кондратьев покосился на потолок. Как тут у нас с освещением? Абажурчик, конечно, легонький...

— Когда вы рядом, я не сомневаюсь в этом, Петр Леонидович. Но вы не всегда будете рядом с Даней...

— Не всегда. Но к люстре мое присутствие отношения не имеет. В случае чего упадет за милую душу. Так и запомните.

Ушастая повела плечиком: не поверила, видать. Но спорить не стала. Вновь подошла к окну, с минуту молчала, глядя в больничный двор.

— Ладно. Раз вы говорите, я соглашаюсь. И с внуком вашим... Начнет артачиться, тир ему купим. Пусть играется в песочке. Ерунда, суета сует...

Она опустила голову, сделала глубокий вдох. Словно в горную реку собралась прыгнуть.

— Дядя Петя! Родной! Не оставляйте!..

Легкий стук: это гордая мадам Кали упала на колени.

От неожиданности старик вскочил. Получилось ловко, тело будто забыло о болезни. Правда, тело быстро спохватилось, потянуло назад, но Петр Леонидович успел схватиться безотказной левой за спинку кровати. Несколько секунд так и стояли — костлявый худой тирмен в казенном халате и женщина в дорогом платье, с аметистовым браслетом. Он — держась за кровать; она — на коленях, упираясь ладонью правой руки в линолеум пола.

— Люба! Да что вы, в самом... Встаньте! Немедленно!

Тело капитулировало. Петр Леонидович неловко присел обратно, чуть не завалился набок. Любовь Васильевна мигом оказалась рядом. Протянула руку, кончиками пальцев коснулась халата:

— Аватар!..

В этот момент Петр Леонидович горько пожалел об Адмирале Канарисе, психе привычном, управляемом, почти ручном. Потом вспомнил бетонный «минус третий». Дурдом? Если бы! Наше кунг-фу ихнего посильнее будет. А он еще сетовал на Великую Даму! Помереть — и без такого цирка?

... А если ушастая кусаться начнет? Тимура кликнуть, что ли? Со смирительной рубашкой?

— Аватар, — твердо и четко повторила Калинецкая, ничуть не смущаясь. — Давно поняла, просто сказать боялась. Теперь не боюсь! Вы — махатма Ашваткабр!

Петр Леонидович качнул седым «ежиком», указательным пальцем потянулся к носу. Привычка, оставшаяся в наследство от маленького Пьеро. Думать помогает. Только о чем тут думать? Махатма, значит, Ашваткабр. Макабр! И смешно, и грустно. «И обмануться страшно, и перечить жаль: небось не каждый день — вообразите кадр!.. » Кто поет? Щербаков? Да, Михаил Щербаков. «Маячит рядом этакая флеш-рояль и приглашает на данс-макабр... »

Эзотерики тетке захотелось!

Трагедия, повторяясь, превращалась в фарс.

— Не отставляйте меня, Петр Леонидович! Я... Я очень виновата. Пыталась вам угрожать, спорила... Но я же не знала, не могла знать! У меня и образования-то никакого нет, ПТУ не закончила...

Оставалось решать вопрос по отработанной методике — частями. Как слона в лифте подымают.

— Сядьте, Люба. Вот стул.

Ушастая подчинилась без особой охоты. Кажется, на коленях ей было удобнее.

— Допустим, аватар, — как можно мягче сказал старик. — Случается, хоть и редко. И что? Может, лучше про реактор? Про любимый... э-э... лунный трактор?

Язык мой — враг мой. Впрочем, Петру Леонидовичу до смерти надоело сохранять серьезность. Как там у оптимиста Брамса: «Весело схожу я в могилу»? Самое страшное осталось позади, среди бетонных стен подземелья-призрака. И славно! Ну что, ушастая, не слишком обиделась?

Вообще не обиделась. Кивнула на полном серьезе:

— Испытываете? Насмешкой проверяете искренность? Нет, я не сумасшедшая, как ваш... извините, наш Канарис. Знаете, я чуть не спятила — после вашего фокуса с люстрой, после того, как едва не умер Боба. Борис Григорьевич жив благодаря вам и Тому. Кто стоит за вами! Страшно представить, что рядом с тобой, внешне такой, как и остальные... смеется, страдает, болеет... Не стану говорить — «бог». Пусть будет аватар, Его воплощение. Только избранный, как вы, имеет доступ к тайным ритуалам Ассакры. В Маньчжурском Своде сказано: «Если и есть искусство победы, то это искусство — быть убитым». Правда? В этом искусстве ваша тайна? А Канарис, Андрей Канари? Он стал безумцем, когда попытался спорить с... с вашим шефом? Не отвечайте, бумаги Сектора сезонной статистики давно у меня. Семеро Сукиных Сыновей... Не думала, что у вас, у высших, такой непритязательный юмор.