Ирина Булгакова - Черный завет

Ладимир шел ровно, время от времени оглядываясь, словно проверяя, тут ли она еще, не сбежала ли в свой любимый лес. Но Донате деться было некуда.

Днем все мысли заменяла дорога – монотонным дыханием и размеренным движением натруженных ног. А вечером, сидя у костра – благо сушняка вокруг было много, Доната каждый вечер перед сном копалась в себе, ища доказательства того, что черная тварь теперь не делит с ней одно тело на двоих. Тело молчало. Молчали и горы, с вечной усмешкой взирая на двух людей, что вторглись в их пределы.

Погода баловала. Стояли на редкость погожие деньки. И Гелион не забывал радовать своих детей, согревая не столько тела, сколько души.

По мере того, как они поднимались, менялся и окружающий пейзаж. Холмистая местность по правую руку сменилась скалистым обрывом, подступающим вплотную к горной тропе. И если раньше Доната позволяла себе бездумно идти, временами подкидывая одинокие камни ногой, то теперь требовалась оглядка.

К исходу третьего дня похолодало. Внезапно налетел северный ветер, забрался под одежду, проверяя людей на прочность. Волчий мех не подпустил холод близко к сердцу. Однако Ладимир сделал непредвиденную остановку и торжественно вручил Донате вязаную шапку, закрывающую уши, и рукавицы. Она приняла это с такой искренней благодарностью, что Ладимир поспешил отвернуться и продолжить путь.

Внезапное похолодание может и принесло бы с собой грустные мысли, если бы не случай. Дорога огибала скальный выступ, и замешкавшийся Ладимир пропустил Донату вперед. Он пытался поменять местами мешок и одноручный меч, пристроенный в ножнах за спиной для быстроты передвижения. Он объяснил это нововведение тем, что мало приятного ходить по горам, когда тебя постоянно бьют по бедру ножны.

У поворота перед Донатой предстала сказочная картинка: выщипывая низкорослые стебли, паслась горная коза. Еще не успев как следует взвесить достоинства и недостатки быстрой охоты, Доната уже провожала глазами мелькнувший, как молния, метательный нож. А испугалась после. Чего стоило промахнуться – тогда подраненная коза перескочила бы через расщелину и была такова. Вместе с ее ножом. Расщелина широкая, ничто не заставило бы через нее перебираться. Но все обошлось. Расстояние было невелико, а коза молоденькой – нож по рукоять вошел в шею, перебив артерию. Тонкие ноги подогнулись, и животное упало рядом с низкорослым кустарником, так и оставшимся зимовать на радость другим козам.

Вывернувший из-за поворота Ладимир остановился как вкопанный, оглядывая будущий ужин.

Они нашли пристанище недалеко от ручья, в небольшой пещере, щедро защищенной от ветра кустарником.

– Может, еще какая козочка сунется сюда травки пощипать, – глотая слюну в предвкушении жареного мяса, шутил Ладимир.

Доната так и не заметила бы ничего странного в его поведении, если бы он, неловко перевернув вертел с нанизанными на нем кусками козы, внезапно не зашипел от боли. Девушка насторожилась и не сводила с него глаз, как бы он не старался улыбаться. Чуть позже она поняла, в чем дело.

– Сними рубаху, – решительно сказала она, заметив, как он насилу сдержался, неосторожно облокотившись на левую руку.

– Зачем это еще? – подозрительно прищурился он.

Доната хотела пошутить, что он-де видел ее без одежды десятки раз, а она его еще ни разу – вот, решила наверстать упущенное. Но вспомнив его ожесточенное, полубезумное лицо, каким оно было в подземелье, сдержалась. Да, судя по всему, он не способен был оценить шутку.

– Снимай, – настояла она и потянула рубаху вверх.

Дело обстояло даже хуже, чем она успела себе вообразить, пока снимала рубаху. Левое плечо вспухло. Края резаной раны сочились гноем, а чернота пустила свои щупальца под ключицу. Доната едва сдержала горький стон. Не следовало пугать Ладимира – вон как глазищи раскрыл, смотрит.

– Почему не промыл, как я сказала тогда? – сухо спросила она.

– Не до того было, – нахмурился он и потянулся за рубахой.

– А вчера? А позавчера? – она чуть не сорвалась в крик. – Тоже не до того было?

– Оставь. Еще день-два…

– Еще день-два, – зарычала она от злости, но перебила сама себя. – Так…

Она решительно поднялась, лихорадочно соображая, что будет делать, если в горных ручьях не водится то средство, что однажды спасло ей жизнь.

– Посвети мне, хоть ветку возьми. Я в темноте вряд ли что разгляжу.

– А мясо? – только спросил он, но подчинился безропотно.

– Успеем.

В свете ярких, но быстро отгорающих факелов ручей, сквозь расщелину в скале бодро искавший путь среди камней и травы, радовал глаз чистотой. Сперва Донате показалось, что ее надежда так и останется надеждой, и уж лучше сразу признаться себе в этом. Только настойчивость и желание, перед которым отступила природа, повернули удачу в ее сторону. Она разглядела их случайно. Очередной факел, подпаленный от предыдущей ветки, стал гаснуть и белые пиявки проявились в прозрачной воде, при ярком свете незаметные совершенно.

Когда она схватила их – сразу двух, редкая удача! – они извивались у нее в руках, готовые впиться в тело крохотными шипами.

– Я не стану этого делать! – услышала она, но радость от этого меньше не стала.

– Куда ты денешься? – веско сказала она. – И моли Отца, чтобы не было поздно.

Ладимир согласился с одним условием: она сделает то, что задумала, после того, как он поест. Ей пришлось так и нести их за извивающиеся хвосты. И терпеливо ждать, пока Ладимир насытится, глотая слюну и вдыхая запах готового мяса.

Ладимир тоскливо косился в ее сторону, отрывая зубами кусок за куском, и жаловался на то, что стоит ему посмотреть на белых червей, как у него пропадает аппетит. Насытившись, он стал покладистым. Не тратя понапрасну слов, он подставил ей плечо, малодушно отвернувшись в сторону.

Доната тщательно проследила за тем, чтобы лечебные пиявки присосались туда, куда нужно. Ладимир морщился, но она ему не верила: скорее всего больное место уже потеряло чувствительность.

Всю ночь она молилась матери. Ладимир спал беспокойно, дышал часто, то и дело облизывал сохнущие губы. И как только забрезжил рассвет, Доната уже тянулась беспокойной рукой к его лбу, моля небо о том, чтобы у него не было жара.

– С добрым утром, – он открыл глаза и улыбнулся.

Но она не поверила в его улыбку, пока не осмотрела рану.

Белые пиявки имели отнюдь не белый цвет. Раздувшиеся бока отливали черно-красным. Когда Доната тронула их пальцем, они отвалились. Они были мертвы, но все, что могли, сделали. Чернота вокруг раны никуда не делась, но края очистились от гноя и прилив свежей крови соединил их, наметив путь к выздоровлению.

Доната потратила время на то, чтобы в неярком свете начинающегося дня выудить из ручья еще двух белых пиявок и с гордостью приставить их к ране не ожидавшего подобной выходки Ладимира. На сей раз он не сопротивлялся, лишь ограничился коротким высказыванием о своей нелюбви к червям.