Юрий Никитин - Артания

Цветок вскрикнула тонко и жалобно. Придон метнулся к ней, руки сжались в кулаки. В глазах девушки блестели слезы. Губы дрожали, он едва услышал ее лепет:

– Я не верила… Я шла с тобой, но не верила… Я говорила, что еще есть люди, но не верила!

Дрожащий палец указал Придону на ближайшее дерево. На грязно-серой коре белела затеска. Обычная затесь, которую оставляют охотники походя, чтобы пометить хороший участок для себя или дать знать другим, где их искать. Даже как будто значок вырублен в самой середке, но уже не разглядеть: здешние деревья, что умеют вырастать из семечка за неделю во взрослое дерево, умеют и раны заживлять неимоверно быстро.

– Кто-то прошел совсем недавно, – прошептал Придон. – Здесь есть люди… Это не камнем стесали, не камнем! Цветок смотрела непонимающе.

– А чем?

– Узнаешь, – пообещал он.

Затесь уже затянуло блестящей пеленой древесного клейкого сока. Придон зачарованно смотрел, как со всех сторон медленно наползает кора, толстая и грубая, а очищенный участок сокращается со всех сторон.

Он потянул за тонкую, но такую сильную женскую руку.

– Пойдем. Уже темнеет.

В этом мире Леса он не видел смены дня и ночи, только полсуток здесь как в сумерках, а вторую половину хоть глаза выколи за ненадобностью. Но воздух становится плотнее, в нем появились первые тяжелые жуки, что охотятся, как он помнил, только в полной темноте.

Болото осталось далеко позади, деревья стали выше, ровнее. Ветки поднялись так, что не приходилось становиться на четвереньки. Но теперь, с поредевшим мхом, у самых корней деревьев обнажились лужи темной воды. От них тянуло холодом, Придону представились такие глубины, что всего осыпало морозом.

Болото не исчезло, понял он, просто на время накрылось слоем земли, достаточно толстым, чтобы держать деревья, даже дома, если такие попадутся, но все равно этот мир принадлежит ему, болоту, большому и могучему Болоту.

Земля стала твердой и сухой. Мох исчез, деревья вытянулись, ветви поднимаются все выше, а сами стволы деревьев почти здоровые, без жутких наростов, трещин и покрученных страшными болезнями ветвей…

Деревья расступились как-то сразу, неожиданно, как стражи покоев тцара перед господином. Он на бегу ухватился за ствол, удержался на месте, страшась выбежать на пугающее открытое пространство.

Поляна страшила огромностью. Дальние края тонут в нездоровом белесом тумане, а в самой середине прямо из земли торчат коричневые домики. Земля тоже вся коричневая, словно истоптанная стотысячным табуном так, что не осталось травы, истоптанная даже не до голой земли, а до самой глины, вязкой, коричневой, мертвой, из которой только кувшины да кирпичи на обжиг…

А вверху, Придон боялся поверить своим глазам, настоящее небо. С низкими тучами, серое, грязное, вот-вот прольется мелким гадким дождем, но все же не осточертевшее переплетение зеленых веток, откуда сыплется всякая гадость.

Цветок налетела, боднула в спину. Он слышал ее тоненький вскрик.

– Придон, – прошептала она ему прямо в ухо. – Это что?

– Люди, – ответил он. – Деревня.

– Но как…

– Здесь живут в глине, – ответил он. – Понимаешь? Вы живете в дереве… в дуплах или в шалашах из веток, а эти живут в дуплах из глины. Не поняла?.. Люди вообще везде и во всем живут. В каменных пещерах, на судах…

Он прикусил язык, Цветок или не поверит, или замучит расспросами об этих таинственных и непонятных пещерах или судах. Сердце колотится, в голове накалилось, как железо в горящем горне.

– Ну, – выдохнул он. – Пойдем, не бойся! Ты не поверишь, но я родился на поляне, что в сто тысяч раз больше этой…

Ее пальцы дрожали в его ладони. Он почти тащил ее, замирающую от ужаса. Не верит, успел подумать, что на свете могут быть поляны, подобные этой. Эх, увидела бы его бескрайнюю Степь!

Земля непривычно больно стучала в голые пятки. Твердая как камень, она показалась Придону чересчур теплой. А чем ближе подходили к домикам, тем земля становилась суше и горячее. От ступней начал разлетаться странный белесый пух. Ноздри уловили давно забытый запах. Придон готов был поклясться, что это пепел.

– Я боюсь, – неожиданно сказала за его спиной Цветок. – Я боюсь.

– Не бойся, – ответил он и осекся.

Издали, когда видишь деревню, сразу замечаешь и стада, повозки, гусей на лугу, работающих людей, а когда еще ближе, в ушах начинает звенеть от звонкого гвалта детворы. Эти звереныши носятся, визжат, кувыркаются, вопят, ездят друг на друге, дерутся, хохочут, лезут во все дыры…

От этой деревни веет могильным покоем. Мертвая тишина.

Он приблизился, шел настороженно, оглядывался на каждом шагу. Странные дома – без ограды, без сараев, конюшен, амбаров, курятников. Ладно, пусть кто-то учинил набег, все угнал и всех перебил, но где же поля, колодцы, огороды? Где неизбежные загоны для скота?

Цветок шла притихшая. Она не знала, что такое загоны для скота, но и ей, как видел Придон, было не по себе. Очень не по себе.

Медленно темнело. Сквозь такие тучи луна не пробьется, Придон ускорил шаг. Ноги от усталости стали тяжелыми, как две колоды, живот прилип к спине. Цветок тихонько поскуливала сзади.

Окна первого дома зияли пустотой. Придон заглянул, крикнул дважды, есть ли кто живой, и, не дожидаясь отклика, поспешил к другому. Снова покричал, толкнул дверь. Не заперто, отворилась с приятно скрежещущим сухим звуком.

Пусто, глаза к полумраку привыкают медленно, он едва-едва различал перевернутые лавки, сдвинутый к стене стол. Очаг разрушен грубо и бессмысленно, тяжелые камни исчезли, осталась только скрепляющая их глина… Ах да, камни здесь редкость, потому – ценность… Даже если простой гранит или песчаник.

В третьем доме ему почудилось движение. Осторожно заглянул. В совершенно пустой комнате: ни стола, ни лавок, ни даже паутины на поперечной балке – на плотно утоптанном глиняном полу лежал вниз лицом человек.

Придон вошел осторожно. Сердце колотится так, как не стучало даже в часы самых жарких схваток. Человек не двигается, хотя, как почему-то решил Придон, не спит. Не мертв, не спит, даже бока не раздуваются, как у любого живого, но жив, каким-то образом следит за ними…

– Я зашел с миром, – еле выговорил он. – Со мной женщина… Мы устали и просим ночлега.

Человек не шевелился. Лица Придон не видел, но не проходило ощущение, что за ним наблюдают. Когда он отвел взгляд и оглядел стены, показалось, что человек бросил на него быстрый взгляд, хотя краем глаза не уловил ни малейшего движения.

Цветок сказала с порога дрожащим голосом:

– Уйдем отсюда. Мне страшно. Мне очень страшно. Знала бы ты, подумал он зло, как трясет меня от макушки до пяток, но ответил хрипловатым мужественным голосом: