Изабель Ибаньез - Лунная нить [litres]

Руми останавливается перед дверью.

– Поздравляю, теперь тебя оставят здесь надолго. Если ты этого пыталась добиться своими вчерашними выходками, то задумка удалась.

Сжимаю кулаки. Что за невыносимый идиот!

– Если ты пришел позлорадствовать, то я не хочу это слышать, – отвечаю я.

Он тянется за ключом, висящим на ржавом гвозде.

– Я пришел по делу, кондеса. Но не могу отказать себе в удовольствии отметить твои безрассудство и глупость.

Я не ожидаю от него сочувствия. Но его гаденький тон и кислая, как молоко недельной давности, мина вызывают во мне лютую ярость. Я даже не пытаюсь справиться с раздражением: наконец у меня появилась возможность выместить накопившиеся переживания.

– Я не считаю, что заступиться за друга – это безрассудство и глупость, – говорю я. – Но в этом, видимо, и заключается разница между мной и тобой.

Я не слишком сильна в остроумных ответах, но зато с гордостью отмечаю, что мой голос звучит гораздо увереннее, чем я себя чувствую. Руми поворачивает ключ, открывает дверь и швыряет мне в лицо одеяло. Корзину с едой оставляет у двери.

– О да. Я согласен, мы совершенно разные.

– Однозначно.

Он окидывает меня холодным пренебрежительным взглядом, но мои запястья привлекают его особое внимание. Я прячу руки за спину, одновременно пытаясь прикрыть дыры в разорванном платье.

– Дай посмотреть.

– Убирайся отсюда! – вскрикиваю я.

Он подходит ближе.

– Покажи, где больно.

– Ándate a la mierda [30] Иди в задницу (исп.). .

Я не должна показывать ему свои раны. Кожа разодрана. Сильно болит. Не хочу, чтобы он приближался, а тем более рассматривал мои ссадины.

– Ладно, – говорит он, убедившись, что я не уступлю. Дверь темницы с грохотом захлопывается за ним. – Тебе принесут горшок.

От мысли, что мне придется облегчаться в том же помещении, где и обедать, становится не по себе, но голод побеждает, и я съедаю целую марракету [31] См. словарь «Еда» в конце книги. , белый сыр и бананы за один присест.

Приносят горшок. В свете факелов я вижу, как стражи садятся играть в качо, лаксанскую игру в кости. Их смех и болтовня долго не дают мне заснуть, поэтому я съеживаюсь в углу камеры и время от времени бросаю на них испепеляющие взгляды.

Через некоторое время возвращается Руми. Возможно, уже прошел целый день. Я уже успела обойти свою темницу вдоль и поперек несколько сотен раз. Хочется кричать от бессилия. Нужно срочно отсюда выбраться. От меня зависит судьба Каталины и всех иллюстрийцев. А я по-прежнему не представляю, как можно раздобыть ткацкий станок. Не говоря уже о том, что раны на запястьях превратились в серьезную проблему. Стало хуже: ссадины от веревки стали мокнуть, а там, где натерло сильнее всего, вздулись мозоли. Без правильной обработки может развиться инфекция. Она повлечет за собой лихорадку, и, заболев, я стану совершенно бесполезной. Ничто не может помешать выполнению моей миссии. Ничто.

Раздается громкий лязг открывающегося замка, и я резко оборачиваюсь. В коридоре появляется Руми с очередной корзиной. Странно. Один из стражей уже приносил мне еду; менять одеяло пока тоже не надо. Зачем он спустился сюда?

Он снимает ключи с ржавого гвоздя и входит в мою темницу.

– Пора разобраться с этим, кондеса, – решительно говорит Руми.

Страшно хочется достать оружие, но мне нечем обороняться, кроме своих измученных рук.

– Разобраться с чем?

Он медленно достает из корзины небольшой аккуратный сверток.

– Для чего это? – нахмурившись, спрашиваю я.

Руми разворачивает сверток, и я вижу сушеные травы. Кажется, он собирается лечить мои раны от веревки. Я отшатываюсь.

– Не смей трогать мои запястья.

Он будет грубым, и кто знает, что у него вообще в этой корзине? Если он что-то сделает неправильно, станет еще хуже. И тогда мне конец. Мне нужно все время быть начеку. И срочно достать ткацкий станок, чтобы отправлять Каталине послания. Если он одурманит меня чем-нибудь или приложит к ране неподходящее лекарство, мне придется долго восстанавливаться, а на это нет времени.

– Мне нужен лекарь.

Руми приподнимает бровь.

– Я и есть лекарь, глупая.

– Ты? – недоверчиво переспрашиваю я.

Мне как-то сложно это представить. Чтобы лечить людей, нужно их понимать. Внимательно слушать и уметь услышать , что именно беспокоит больного. А Руми, кажется, не отличается чуткостью. Правда, теперь я хотя бы могу понять, почему его одежда воняет жжеными листьями.

– Да, – отвечает он. – Я. Я владею магией Пачи. У меня мало времени, кондеса, и я не уйду, пока не обработаю раны. Лучше не спорить со мной.

Если он думает, что я добровольно отдамся ему в руки, то его ждет большое разочарование – лекарь он или нет. Я не собираюсь рисковать руками просто так: мне нужно ткать новые гобелены с секретными посланиями.

Руми делает шаг навстречу. Я отступаю. Оглядываясь, пытаюсь прикинуть, сколько шагов осталось до стены. Еще три – и я коснусь спиной холодных камней. Неожиданно у меня появляется идея – яркая и быстрая, словно падающая звезда. Я цепляюсь за эту мысль, будто она может решить мою судьбу. Впрочем, отчасти так и есть.

– А в чем моя выгода?

Руми непонимающе моргает.

– В смысле?

– Ты меня прекрасно слышал.

– В чем твоя выгода? – повторяет он. – Например, можно избежать инфекции. Не слечь с лихорадкой. Не помереть, в конце концов.

Я мотаю головой.

– Это выгодно тебе, ведь тебя назначили ответственным за меня. Что будет, если ты не сможешь уберечь невесту короля? Сможет ли он доверять тебе, если его будущая жена захворает?

Руми хмурится, и его лицо внезапно приобретает презрительное выражение.

– Настоящая иллюстрийка. Вы всегда требуете больше чем положено. Ну? Что ты хочешь?

– Пообещай мне, что принесешь то, о чем я попрошу.

– Пообещать? – он повышает голос, едва ли не срываясь на крик. – Еще поторгуйся мне тут!

– Подойдешь хоть на шаг – буду драться, – огрызаюсь я. – Послушай, лаксанец. Я могу сильно облегчить твою жизнь, а могу превратить ее в кошмар. Дай мне то, о чем я прошу, и я позволю посмотреть свои запястья. Идет?

– Что ты хочешь? – шипит он.

– Сначала обещание.

Руми демонстративно закатывает глаза.

– Обещаю достать то, что попросишь, – в пределах разумного. Свободу обещать не могу. Сейчас все строго: король готов казнить любого, кто произнесет твое имя, даже шепотом.

Я расплываюсь в широкой улыбке. Это победа.

– Мне нужен ткацкий станок.

Руми отшатывается; его карие глаза расширяются от изумления. Повисает неловкая тишина.

– Зачем тебе ткацкий станок? – подозрительно спрашивает он.

– Люблю ткать.

Руми хмурится.