Александр Бушков - Майор и волшебница

Расположились все вчетвером в аккуратной немецкой кухне, как все они, что мы видели допрежь, смахивавшей на операционную — в чистом белье, распаренные, благодушные и от ванны, и от предстоящего застолья, и от мирной тишины, которую в ближайшее время, это уж точно, ничто и никто не нарушили бы.

Смело можно сказать, что Линда освоилась. Правда, первое время видно было, что она чуточку удивлена: майор, командир батальона, запросто и явно не в первый раз чаевничает с нижними чинами. Только, в отличие от фрау фон, свои впечатления держала при себе. А я — к чему лишнее суесловие? — не стал ей объяснять, что и у нас в больших частях командиры не гоняют чаи с рядовыми и сержантами. Другое дело — небольшие воинские коллективы: расчеты артиллерийских батарей, разведчики, мы трое. Дистанция изрядно стирается — хотя субординация, конечно же, остается, панибратства не бывает.

Разговор поначалу откровенно не клеился. Именно что из-за присутствия Линды — как ни крути, два совершенно разных мира соприкоснулись. Мы уж безусловно не могли при ней рассказывать фронтовые байки, даже смешные и безобидные, вообще упоминать о войне, а она наверняка понимала, что нам неинтересны рассказы о ее студенческом житье-бытье и что ей безусловно не стоит рассказывать, как она видела войну со своей стороны.

Потом наладилось — стараниями Линды. Она просто-напросто стала рассказывать местные легенды, которых знала множество. В таких вот местах, где хватает чащоб и гор, легенд гуляет особенно много, где бы ни происходило дело. Соблазненная и брошенная повесой девушка, которая бросилась в реку и с тех пор которую сотню лет сидит лунными ночами на камне, плачет и баюкает ребенка. Никому она не причиняет вреда, вот только иные повесы, любящие играть девичьими сердцами и разбивать их без зазрения совести, говорят, бесследно пропадали на берегу, как не бывало. Местный барон-разбойник с кучей грехов на душе, однажды убивший даже благочестивого монаха и проклятый за это святым Рохом, с тех пор и бродит лунными ночами по лесным дорогам, и лучше бы ему не попадаться кому бы то ни было — домой не вернется, даже шапки не найдут…

Попадались и добрые легенды, но больше было жутковатых: волки-оборотни, некрещеные дети, визжащие ночами в кронах деревьев, заклятые клады, которые в лучшем случае ни за что в руки не дадутся, а в худшем голову потеряешь… Старый ворон, с хохотом являвшийся перед большими несчастьями, колдовское дерево, появлявшееся в разных концах леса и превращавшее в кустарник всех, кто споткнулся о его корни или задел ветки, призрачные птицы, никому ничего плохого не делавшие, но одним своим видом пугавшие припозднившихся путников так, что иные дар речи теряли, иные и насовсем… Огненные ежи, перебегавшие дорогу опять-таки припозднившемуся путнику, и тут уж, хоть десять свечек в церкви поставь, будет у тебя дома пожар, и тогда считай, что тебе крупно повезло, если подворье не слизнуло пламенем начисто, если никто из чад-домочадцев, а то и ты сам не сгорели…

За редкими исключениями для столкнувшихся с Таинственным дело кончалось плохо — как и в наших сибирских былинах о нечистой силе. Это в сказках почти всегда счастливые концы, а в рассказах о Неведомом, претендующих на достоверность (порой с полным на то основанием, по себе знаю), обстоит как раз наоборот. Что интересно, порой ее рассказы как две капли воды походили на те, что я слышал в детстве в деревне. И не только в детстве. Линда рассказала о жутких ночных птицах с мешочками с ядом под клювом — то же самое я слышал в Белоруссии, где птицы эти звались Садяржицы. Разница только в том, что Садяржицы сидели на цепи в подземельях у колдунов, откуда колдуны их выпускали для убийства врагов. По Линде, эти милые пташки жили самостоятельно, гнездились в чащобах и охотились на припозднившихся путников по собственной природной злобности. По мне, так и нет особой разницы…

На Линду я смотрел почти неотрывно (как, впрочем, и Вася). Обстановка благоприятствовала. Это в обычном застолье-чаепитии так таращиться было бы и неприлично, а не сводить глаз с рассказчицы увлекательных историй — совсем другое дело…

Ох, какая она стала красивая, преобразившись в девушку мирного времени! Серое платье явно подобрано под цвет глаз (и наверняка лучшее из тех, что у нее были), вымытые, высушенные и тщательно причесанные волосы оказались волнистыми и пушистыми, косметикой воспользовалась умело, без тени вульгарности, чуть разрумянилась (мы к тому времени откупорили бутылку коньяку), держалась совершенно свободно, словно мы с ней давно были знакомы, и с ее знанием русского как-то забывалось временами, что с нами немка.

Нужно сказать, что я все же смотрел на нее без тех самых извечных мужских желаний — скорее с грустью о том, чего никогда не будет. Будущего у нас не было, вот ведь какая штука. Вздумай что-то предпринять, смотрелось бы как осуществление прав победителя в отношении военной добычи. А чтобы убедить ее, что все обстоит совсем иначе, понадобилось бы ухаживать долго, по всем правилам — а времени на это не было. Несколько дней — и отыщется подходящий монастырь, может быть, он совсем рядом, возле соседнего городка…

Слушал я ее, слушал, тем более что по-настоящему интересно было, и вдруг сработало что-то. Сообразил, о чем, точнее, о ком она все это время ни словечком не обмолвилась. И, когда она закончила очередную историю, спросил напрямик:

— Линда, а о колдунах и колдуньях у вас разве ничего не рассказывают?

Она то ли растерялась, то ли смутилась, но только на миг, тут же ответила вроде бы непринужденно:

— Можно сказать, и не рассказывают, — и улыбнулась. — У нас еще в старые времена инквизиция изрядно потрудилась, чтобы и рассказывать было не о ком. Послушайте лучше о Водяном Коне, это интересно…

У меня не осталось ни малейших сомнений, что она мне соврала. Фольклор многих стран полон рассказов о ведьмах и ведьмаках, колдунах и колдуньях, и Германия вовсе не исключение. Как бы рьяно ни боролась с ними инквизиция, знающие люди говорят, что извести всех под корень так и не смогла. Значит, не хочет Линда об этом рассказывать. Ничего удивительного после того, что о ней мне не далее как сегодня рассказывали два человека — и обоим я безоговорочно верил. Ну, не допрашивать же ее насчет колдовства вообще и ее персонального так, как допрашивают провалившихся шпионов о кодах, явках и поставленных задачах? В конце концов ее загадочные умения никому пока не навредили и не должны: говорил же Кузьменок, что она не черная. Правда, и не белая, можно сказать, нейтральная, как Швейцария, но и в этом ничего страшного…

После одиннадцати я объявил гарнизону отбой — завтра с утра начинался день, под завязку набитый служебными обязанностями, в первую очередь для меня. Линда согласно железному рефлексу немецкой девушки порывалась помыть посуду, но мы ее отговорили — подождет и до завтра. Она быстро сдалась, но по лицу было видно, какое это для нее потрясение — оставленная до утра в раковине немытая посуда…