Александр Бушков - Майор и волшебница

Радиограммы? Об их содержании наш пленный ничего не знал, но по некоторым обмолвкам обера и радиста предполагал, что речь шла о тех самых призывах о помощи. Раз только он слышал, как обер велел, радисту передать, что поблизости дозор обнаружил трех черт-те как обмундированных чужаков и велел их ликвидировать. Все равно, судя по отсутствию погон у двоих, это были презренные дезертиры, ничего другого и не заслуживающие, — а третий, судя по форме, вообще недочеловек-славянин, тоже явный дезертир.

Нет, наш тиролец никого из них не убивал (по крайней мере, так он клялся и божился), он вообще стоял тогда в боевом охранении, поодаль, и сменился, когда их уже закапывали…

Разведка за пределами леса? Нет, никакой разведки они не вели — очень уж близко от опушки проходил автобан, где постоянно ездили русские машины, могли и заметить. В конце концов, не было приказа вести разведку. Тиролец, хитро посверкивая глазками, добавил: даже если такой приказ и пришел, обер-лейтенант выполнять его не стал, опасаясь за свою драгоценную шкуру. Мало ли отговорок в такой ситуации можно придумать.

В общем, он пел что твой Шаляпин. И я в который раз вспомнил тех редких пленных, что доводилось видеть летом сорок первого. Да, те были совсем другими: самоуверенные, даже нахальные. Один рыжий фельдфебель-сапер заявил даже:

— Плен — иногда неизбежность на войне. Господа офицеры, я с начала войны трижды был в плену: в Польше, во Франции, в Югославии, и самый долгий длился три дня. Так что и у вас не задержусь.

Правда, когда ему объяснили, что он и в самом деле у нас не задержится, хотя и по совершенно другим причинам, и повели на расстрел, рыжий, убедившись, что с ним не шутят, стал очень словоохотливым и быстро выложил то, что нас интересовало…

Когда Анжеров закончил с тирольцем, я уехал к себе. Не было смысла там больше оставаться. Остальные будут рассказывать примерно то же самое, все, что мне требовалось, я узнал, а остальное узнаю от смершевцев.

…Разведка, все девять человек, ушла по безопасному теперь лесу ближе к сумеркам — чтобы с темнотой пройти через заслон, как обычно, в совершеннейшую неизвестность. Сабитов должен был вернуться через сутки, Мазуров — через трое. Я часа два проторчал на передке, и на той стороне все было спокойно. Вернулся домой, где в гостиной уже развернули рацию для связи с группами, и две радистки должны были дежурить посменно по двенадцать часов.

Первым откликнулся Сабитов — перешел благополучно, не замечен, начинают поиск. Часом позже отозвался Мазуров — то же самое. Теперь должно было наступить долгое радиомолчание — им полагалось докладывать только в случае чего-то экстренного, по четко оговоренному списку. Время подходило к полуночи, и можно было со спокойней совестью отправляться спать — истины ради, не в свою комнату.

(Между прочим, дежурившая первой Надя Корнеева определенно уже прослышала что-то о нас с Линдой — с очень уж подчеркнутым безразличием она с Линдой общалась. Ну, тут уж ничего не поделаешь — пополз слушок по батальону. В конце концов не я первый, не я последний. Главное, чтобы Линду принимали именно что за хозяйку дома. Те, кто знал, что обстоит несколько иначе, так и будут помалкивать.)

…Ну а на следующее утро я поехал к Чугунцову в один из соседних городков, где расквартировалось управление дивизионного Смерша. Конечно, предварительно созвонившись и в заключение спросив, сможет ли он выкроить время, кроме обсуждения служебных дел, на мой чисто личный вопрос, который можно обсудить быстро. Чугунцов сказал, что сможет. По-моему, в его голосе явственно звучало любопытство: впервые за полтора года совместной службы я к нему обращался с личным вопросом. Ну а на хозяйстве, то есть поблизости от радистки, оставался Анжеров, успевший допросить всех пленных (повторявших с небольшими вариациями то, что я уже слышал от тирольца). В конце концов мне самому не было нужды сидеть у рации, как пришитому, коли есть ничем не занятый подчиненный, которому можно это перепоручить, да и копии протоколов допросов следовало отвезти Чугунцову.

План у меня был не особенно хитромудрый и затейливый, но имел серьезные шансы на успех, потому что основывался на давно сложившейся практике, в чем-то, на мой взгляд, представлявшей собой ту самую сеть с крупными ячейками, где большая рыба непременно запутается, а какой-нибудь мелкий карасишка спокойно проскользнет на вольную волюшку.

Ключевое слово здесь было «пополнение». Изрядную его часть действующая армия получала не из Союза с очередным призывом, а обретала на местах. Еще когда мы начали освобождать от немца советские территории, полевые военкоматы призывали всех подходящих по возрасту и годных к службе — и без ограничений, и с ограничениями; во вторых эшелонах и тыловых службах практически всегда случался некомплект — особенно после крупных операций, больших боев.

Не забывали и иностранные части: взятых в плен поляков и чехов (а их в вермахте было немало), равно как и «самостийных» словаков, не мудрствуя, отправляли по принадлежности: поляков — в Войско Польское, чехов и словаков — в корпус генерала Свободы. Без особой проверки — пусть сами со своими разбираются, соответствующие органы и у них имеются.

В Германии ситуация немного изменилась, но суть осталась прежней. Продвигаясь вперед, мы освобождали множество наших военнопленных и угнанных на работы гражданских. Для тех и для других очень быстро (явно по заранее разработанным планам) были созданы сборно-пересыльные пункты, где их проверял Смерш, — и тех, что оказывались «чистыми», опять-таки призывали в ряды. Проверка была не такая уж скрупулезнейшая, не под микроскопом, но все же немалое число всевозможных предателей и пособников выявить удалось. Чугунцов сам мне говорил, что какая-то часть затаившихся вражин, те самые мелкие карасики, все же проскочили через крупяные ячейки сети. Ничего страшного, ухмыльнулся Чугунцов, после войны разберемся, не для всех случаев годится родившаяся на войне поговорка «Война все спишет». Смотря что и смотря кому…

(Не знаю, существовал ли циркуляр или просто не превратившееся пока в таковой авторитетное мнение какого-то начальника, и уж безусловно не армейского. Даже если и был циркуляр, то из тех, которые до армейцев вроде меня не доводили. Однако эту фразочку «после войны разберемся» я слышал не раз и от армейцев, ведавших приемом пополнения, но в основном все-таки от смершевцев…)

Из тех же сборно-пересыльных пунктов для наших гражданских не так уж и редко брали и женщин — главным образом вольнонаемными, на так называемые тыловые работы: поварихи, портнихи, прачки, санитарки. Это, высокопарно выражаясь, был еще один кирпичик в зданьице моего плана.