Александр Бушков - Майор и волшебница

…Полигоном мы сделали обширный луг на западной окраине городка, уходящий в чистое поле, к далеким скальным отрогам. Казенно говоря, народнохозяйственного значения он не имел, и на изрядно перепаханной гусеницами и колесами земле на следующий год все равно вырастет свежая трава. Вот и сейчас на лугу крутились три наших «утюга», старательно отрабатывая атаку на окоп противника, — саперы его построили в точности как настоящий, по-немецки старательно выложенный бревнами. Ходы сообщения, пулеметные гнезда с грубыми макетами пулеметов, классический немецкий командирский блиндаж, три ряда проволочных заграждений…

Три бронетранспортера как раз разворачивались в противоположном углу полигона для новой атаки. В кузовах у всех, конечно, сидели по отделению бойцов, которых они должны были высадить у немецкого окопа, предварительно изничтожив огнем из автоматов колючую проволоку насколько удастся и подавив пулеметные гнезда. В сторонке на раскладном брезентовом стульчике сидел капитан Карцев, начальник моих бронетанковых сил. Он не обернулся к подъезжающему «Виллису» — не слышал его мотора за грохотом бронетранспортеров.

Чуточку неудобно было вносить сумятицу в учения собственного подразделения. Но, во-первых, это были рядовые учения, а во-вторых, эксперимент следовало провести — неизвестно, когда и где это могло пригодиться… Так что я остановил «Виллис» метрах в пятнадцати за спиной Карцева, выключил мотор и спросил Линду:

— Такое расстояние подойдет?

— Не знаю, получится или нет, но расстояние подходящее, — ответила она почему-то шепотом. — Тогда, в Шпайтене, я ему машину примерно с такого расстояния и испортила…

— Внимание! — сказал я, увидев, что Карцев переламывает ракетницу и вставляет в нее новый патрон. — Сейчас он даст ракету, и они пойдут. Берись за тот, что ближе к нам…

— Есть! — браво ответила Линда (как видно, уроки Васи Тычко не прошли даром).

Зеленая ракета! Бронетранспортеры пошли вперед ровной шеренгой, пока еще не стреляя, взметывая гусеницами весеннюю землю. Я искоса смотрел на Линду — лицо у нее стало напряженным, строгим, чуточку чужим, чуть побледнело…

Пять метров прошли, десять… Ближайший к нам бронетранспортер вдруг резко затормозил, и другие два обошли его, ушли далеко вперед, и только теперь стало слышно, что двигатель у него молчит. Над передней кромкой показалась голова водителя, он зачем-то ошалело таращился на борт, как будто там надеялся усмотреть причину аварии.

Я посмотрел на Линду — она сидела, откинувшись на спинку сиденья, прикрыв глаза, на лбу и на висках блестели бисеринки пота.

— Что? — воскликнул я тревожно.

— Ничего, успокойся. — Она открыла глаза, посмотрела на меня, даже бледно улыбнулась. — Все в порядке, просто силы тратятся, как если бы мешок с углем на третий этаж затащила… Увидеть чью-то смерть — не в пример тягостнее, такой разбитой потом себя чувствуешь, сердце заходится, ноги подкашиваются…

Ее голос и с самом деле звучал уже довольно бодро. Карцев, опрокинув стульчик, кинулся к затихшему бронетранспортеру, слышно было, как он ругательски ругает водителя, а тот уныло отлаивается, твердит: не поймет, в чем дело.

— Запускай его, — сказал я Линде. — Не диверсанты ж мы, чтоб учения срывать, да еще в родном батальоне…

— Есть, — сказала она. — Снимать гораздо легче, чем бросать. В самом деле, бросая взгляд на незадачливый бронетранспортер, ставший объектом абсолютно ненаучного эксперимента, она уже не выглядела ни бледной, ни уставшей. Бронетранспортер взревел, окутался дымом из выхлопной трубы и, повинуясь яростному жесту Карцева, понесся наверстывать упущенное.

И я подумал: зря мы тогда пацанами в деревне не верили рассказу про то, как дед Парамон однажды остановил в чистом поле одним из своих наговоров колчаковский броневик (расскажу я вам потом и эту историю). А оказалось, чистая правда.

Перестают вертеться колеса у телеги, хоть ты тресни. И не имеет значения, мужицкая это телега, господская карета или полугусеничный бронетранспортер… Или колчаковский броневик какой-то буржуазной марки, в конце концов подорванный партизанами самодельной миной.

…Ночью, после неизбежного и приятного обоим, с яростной нежностью уносившего на седьмое небо, расслабленный, ленивый разговор как-то сам собой перешел на умения. Линде особенно рассказывать было нечего: бабушка свои умения старалась не выказывать. «Не те сейчас времена, Линда», — говаривала она. И я ее вполне понимал, старушку: середина двадцатого века, тихий скучный городок в немецком захолустье — не то время и не то место, чтобы демонстрировать, скажем так, не вполне обычные способности. Ведьм давно уже не жгут, колдуний тоже, но предсказать, как ко всему этому стали бы относиться окружающие, трудно. Вот лечить — лечила, снимала зубную боль, заговаривала кровь из глубоких порезов, вправляла грыжу у младенцев так, что она уже больше никогда не выпадала. Давным-давно местные подобрали ей определение «знахарка» и на этом успокоились. Знахарка, по здешним понятиям — это было что-то безобидное и даже полезное. А ко всему, что, по их мнению, как-то соприкасалось с колдовством или ведовством (кстати, никогда не мог понять, в чем разница), здесь относились, пожалуй, как лет триста назад. Разве что не жгли на кострах и не волокли в инквизицию за полным отсутствием таковой. Однако, если в таком вот маленьком городишке все жители ополчатся против знаткого человека, жизнь у него будет нелегкой, придется перебираться куда-нибудь подальше, где его никто не знает… Что уж далеко ходить, если мать Линды не раз ее допекала, требуя на полном серьезе уйти в монастырь, чтобы замолить грех ведовства. Хорошо еще, что в Шпайтен ей дали направление, когда отношения не накалились до предела…

Самое интересное, что местный священник не испытывал к ней ни злобы, ни даже неприязни, допускал и к мессе, и к исповеди. А однажды сказал:

— Что случилось, дочь моя, то случилось. Обещай только, что никогда не употребишь свое умение во зло.

И Линда поклялась на нательном крестике…

По вполне понятным причинам свои умения она никогда не применила — кроме одного случая, когда была неосторожной, и мать обо всем догадалась. И того случая, когда испортила машину геббельсовского заместителя, справедливо полагая, что злом это не назовешь. И еще одного — когда пьяные солдаты тащили в грузовик красивых беженок.

— А я-то ломал голову, как ты тогда уцелела, — усмехнулся я. — Они наверняка увидели вместо тебя какую-нибудь старуху…

— Дряхлую, омерзительную старуху, — со смехом подтвердила Линда. — В жутких отрепьях, бородавках, беззубую… А как было у тебя?