Генри Олди - Если герой приходит [СИ litres]

К заливу Ехидна не спускалась. После того, как мстительный Зевс убил Дельфину, свою чудовищную охранницу – подругу Ехидны, такую же дракайну [52] Дракайна (др.-греч. δράκαινα) – драконица, чаще змея с женскими чертами. , как она сама – Тифоновой вдове опротивел залив. Тифон, помнится, горел от гнева, узнав, что Дельфина упустила пленника. Но Тифон простил. Зевс же не простил. Вздыхая, хватаясь руками за уступы, Ехидна ползла в другую сторону: на северо-запад, к Таврскому хребту. Под ней кипела, пенилась река. Билась в мертвой хватке теснин. Летом река пересыхала, в сезон таяния снегов делалась выше на шесть локтей. Вода прогрызла в здешних горах глубокое, обрывистое ущелье. Крутизна склонов пряталась в густой поросли: черная сосна, серебряная береза, граб и бук.

Курчавился можжевельник. Пчелы вились над цветущим тамариском.

Здесь было легко укрыться быстрой, смертоносной охотнице, даже если ты Ехидна. Козы, которых она ловила, утоляли голод в достаточной степени. Козы, дикие свиньи; если повезет, медведица с медвежатами. В ручьях водилась форель. Не брезговала Ехидна и случайными путниками. Дети разбрелись по свету, змеедева коротала век одна. В гости к матери залетала только Химера, да и то лишь потому, что обитала поблизости.

– Ты так горишь местью? – повторила Ехидна вопрос.

– Месть?

Лев передернулся, коза выгнула спину. Так Химера пожимала плечами.

– Не знаю, – прошипела змеиная голова, венчавшая хвост. – Что это такое: месть?

– Твой отец в плену. Ты не в силах его освободить. Ты хочешь убить того, кто пленил твоего отца. Ты не в состоянии это сделать. Поэтому ты хочешь убить его детей. Это месть, дитя.

– Это слишком сложно для меня. Я не умею прощать, вот и все. Ты не умеешь летать, я умею. Я не умею прощать, ты умеешь. Разве это трудно понять, мама?

Умею ли я прощать, спросила Ехидна себя. Нет, правда: умею ли?

– Прощение, – вслух сказала она. – Дитя, я говорю о другом. Ты жжешь храмы, надеясь, что их гордыня превыше твоей. Что боги не выдержат, примут бой. Огонь в тебе нашептывает такое решение.

– Тифонов огонь, – напомнила Химера. – Тебе ли не знать?

– Да, Тифонов. Твой огонь одной природы с отцовским. Возможно, ты добьешься своего. Победишь: раз, другой, третий. Тебе сложно понять, что значит месть? Но удовольствие от содеянного – о, его ты поймешь с легкостью! Поймешь и захочешь испытать снова. Опять и опять, пока сила не найдет силу. Погоди, дай мне умереть первой. Я не хочу оплакивать дочь. Или ты считаешь, что я бессмертна?

– Бессмертие? – рыкнул лев. – Что это такое?

Льва в Химере стало больше, козы – меньше. Змея осталась прежней. Пропорции тел часто менялись, когда Химера испытывала какие-то чувства или затруднялась с ответом. Мать знала это с момента рождения дочери. Отец не знал, вернее, не обращал внимания на изменчивое соотношение тел. Не знали и боги, избегая встреч с Химерой.

Люди? Кого интересует мнение двуногих червей?!

– Вот-вот, – Ехидна погладила дочь по спине. – Когда мы не понимаем, что такое бессмертие, мы можем убить себе подобного.

Щетина под пальцами. Она имела мало общего с гладкой шерстью льва или с жесткими лохмами козы. К этому Ехидна привыкла давно, с того момента, когда Химера покинула чрево матери, измученной родами, и закричала на три голоса.

Щетина досталась Химере от отца. Щетина и огонь.

– Но и нас в этом случае можно убить, не забывай. Меня убьют, дитя. Рано или поздно с Ехидной покончат, это лишь вопрос времени. В сердце своем я уже согласна отправиться в царство теней. Забыть? Все забыть? Обрести вечный покой? Это ли не счастье, Химера? Кого-нибудь пришлют, он убьет Ехидну. Подожди, не рискуй собой до этого часа.

– Нет.

Упрямица, подумала Ехидна. В пещере становилось жарко, хотя снаружи царила зимняя прохлада. На камнях стен выступила испарина. Еще чуть-чуть, поняла Ехидна, и пот с меня хлынет градом. Костер, горевший в Химере, с ворчанием пожирал чувства и страсти хозяйки, словно сухие дрова.

– Ты одной огненной природы с отцом. Но ты и со мной одной природы: водной. Я двутелая, как моя мать Кето. Ты трехтелая, что тоже не исключение в нашей семье. Для морских титанов облик – не более чем сосуд, в который нас наливают, как воду. Мы можем менять сосуды, но у нас нет запасной воды. Если мы выльемся, мы впитаемся в землю или растворимся в прибое. Подожди, умоляю. Дай мне спокойно дожить оставшиеся дни. Дай разлиться по полу этой пещеры, уйти в трещины между камнями.

– Нет. Я не стану ждать.

– Почему?

– Огонь, мама. Отцовский огонь горит во мне.

– Я знаю. Вода и огонь. Ты кипяток, Химера.

– Он жжет моих врагов. Но он жжет и меня.

– Потерпи.

– Я не в силах терпеть эту боль.

Химера заворочалась, высвобождаясь из материнских объятий. Мелькнуло раздвоенное жало: змея поцеловала Ехидну в щеку. Лев потерся боком о чудовищный материнский хвост. Коза прижалась, вздохнула, отпрянула.

Миг, и Ехидна осталась в одиночестве.

В пещере пахло Тифоном. Зевсом – слабым, ничтожным. Ехидной: мускус и пот. В пещере пахло и Химерой, но этот запах быстро выветривался. Странно, подумала Ехидна. Когда она здесь, она пахнет сильно и резко. Но стоит ей покинуть меня, как мне не остается даже запаха. С другой стороны, она все-таки прилетает. Хочет поговорить со мной, побыть рядом.

Это ли не счастье?

Обвив себя змеиными кольцами, устроившись на них, как на ложе, Ехидна вспомнила свою собственную мать. Они были похожи: змеедева Ехидна и старуха Кето, Молчаливая Пучина. Женский торс, змеиный хвост. Но Кето была не из тех матерей, к которым приходят за лаской и сочувствием. Пришла? Хорошо. Ушла? Ладно. В Кето можно было утонуть и не вернуться. Дочери и сыновья не торопились навещать мать. Даже явившись в подводный дворец родителей, они старались держаться от Кето на почтительном расстоянии.

Пучина все-таки, как ни крути.

Муж Кето, морской старец Форкий, детьми не интересовался вовсе. Шторм, буря, самый захудалый ураган, превращавший море в кипящую лохань, пожирательницу кораблей, был Форкию милей любого из Форкидов, многочисленного потомства морского старца.

Химере повезло, улыбнулась Ехидна. У нее есть я.

– Примешь гостя, хозяйка?

В черном проеме входа стояла ночь. Светились звезды: крупные, яркие. Нет, не звезды – глаза. Рассыпанные во множестве по лицу, плечам, всему телу, они горели холодным огнем, так непохожим на огонь Тифона и Химеры.

Кто бы ни пришел к пещере, он был великаном.

– Как твое имя, гость?

– Аргус.

– Аргус Всевидящий? Аргус Панопт [53] Панопт – Многоглаз. ?

– Ты слышала обо мне?

– Это правда, что ты никогда не спишь?

– Правда. Какие-то из моих глаз всегда открыты.