Хафса Файзал - Охотники за пламенем [litres]

Сафи даровали своей столице достойное её имя, означающее «бриллиант».

– А это великолепие позади нас – дворец халифы. Женщины, которая приходится мне матерью.

Неудивительно, что сафи держал себя так царственно.

Беньямин, прислонившись к перилам, постучал пальцем по голове.

– Нет, я не умею читать мысли, но способности мои всё же связаны с разумом.

– Не мог бы ты перестать меня дразнить?

– Sabar, sabar , – успокоил сафи, призывая к терпению. Ветерок взъерошил её волосы – впервые природа отреагировала на присутствие Охотницы. – Знаешь ли ты, что, если не брать в расчёт аномалии, наши способности делятся на две группы?

Зафира покачала головой. Она очень мало знала о магии, не говоря уже о её классификации.

– Во-первых, есть джисми. Те, чьи способности связаны с телом и разумом, – провидцы, целители, мираги. А есть энсури, чьи способности связаны со стихиями, – огненные сердца, водоносы, кузнецы. Они умеют управлять светом и тенью. Джисми черпают силы из самих себя. Энсури же используют магию, которую вытягивают из окружающей среды. Как и ты, я из числа джисми. Я сноходец.

– Сноходец, – повторила Зафира.

Беньямин кивнул:

– Ты сейчас видишь моё воспоминание. Фрагмент, воссозданный в сознании с двумя дополнениями: ты и я. Минус Арз. Каждый раз, когда я вижу Альдерамин, запятнанный этими проклятыми деревьями, моя душа разбивается вдребезги.

Теперь стало ясно, почему ни один человек в городе не смотрел на Зафиру.

– Звучит как большая работа для разума.

Сафи пожал плечами.

– Умение находить дорогу – тоже большая работа для разума. – Беньямин наклонился, и глаза его заблестели. – Вот почему это называется волшебством. – Он радостно вздохнул. – Много лет у меня не получалось погружаться в сны.

Прямо перед глазами Зафиры пролетела птица с коричневыми пятнистыми перьями. Сокол . Никогда прежде Охотница не видела сокола. Как и настоящую Аравию. И всё же она очутилась здесь, среди трепета воспоминаний. Сокол спикировал за финиковую пальму, и сердце Зафиры устремилось вниз вслед за ним.

Охотница повернулась к Беньямину.

– Ты сказал «много лет» . Значит, ты погружался в сны, когда существовала магия. – Она замолчала, широко раскрыв глаза. – Сколько тебе лет?

– Чуть больше, чем тебе? – попробовал отвертеться он и пожал плечами, когда Зафира впилась в него взглядом. – Двадцать три.

Она приподняла бровь.

– Плюс… сто.

Зафира вытаращила на него глаза. Скривив губы, сафи потёр щетину, но быстро вернулся к серьёзному виду.

– Ты жил в мире, где существовала магия. Ты жил под властью Сестёр, – пробормотала Зафира. Это было более девяноста лет назад.

– А ещё я жил во время правления Ночного Льва. – Беньямин поднял плечо. – Это было так давно, что иногда я спрашиваю себя, не была ли магия сном.

Зафира и представить не могла, какой была жизнь в прежние времена, если даже сейчас Альдерамин был так прекрасен.

– Почему «истина»?

– Что? – Он моргнул в замешательстве.

– Haqq , – пояснила Зафира, указывая на бронзовую татуировку. Должна ведь быть причина, по которой бессмертный сафи нанёс на собственное лицо чернила, прекрасно зная, что проживёт с этой надписью вечность. – Что означает твоя татуировка?

Беньямин провёл пальцами по буквам, мягко улыбнувшись. Однако за улыбкой последовала вспышка боли, которую он быстро замаскировал.

– У каждого сафи в моём кругу есть похожая татуировка – слово, обозначающее то, что мы ценим больше всего. Для меня это истина, идущая рука об руку с доверием, – отдельные лозы ценностей, что переплелись корнями.

Вот почему он так ценил командный дух. Zumra . Хотя Зафира сомневалась, что та банда, которую он пытался создать на Шарре, могла сравниться великолепием с «бандой» изысканных сафи.

С балкона донёсся неразборчивый звук. Нежный голос то повышался, то понижался. Пение . Оно напоминало смех под ярким солнцем. Слёзы над погибшей душой. Оно было прекрасным и безнадёжным.

– Кто это? – спросила Зафира, подавив дрожь.

Беньямин с грустной улыбкой повернулся к балкону.

– Моя жена.

– Я не знала, что ты женат.

– Я бы пригласил тебя на свадьбу, но ты тогда ещё не родилась, – поддразнил он.

Мелодия изменилась. Слова песни преисполнились печали, и плечи Беньямина сжались. Зафира услышала всхлип, прежде чем Беньямин задрожал, и она поняла, что он плачет.

Она не думала, что самодовольный сафи способен на слёзы. Это казалось неправильным.

– Не плачь, – тихо промолвила Зафира. Пусть слова и прозвучали глупо, но она не знала, что ещё делать. – Это твой сон, твоя память. Твоё первое путешествие за многие годы.

– Нет большего проклятия, чем память, – наконец сказал Беньямин. Закрыв глаза, он попытался взять себя в руки. Татуировка на лице горевала вместе с ним. – Трагедия случается единожды, но воспоминания остаются навечно. Ты ведь понимаешь, о чём я? Ты и сама пережила потери.

Зафира прекрасно понимала. Ей казалось, что лицо Бабы никогда не исчезнет из памяти. Она знала, что никогда не забудет его последнее слово. Слово, которое он произнёс перед тем, как наброситься на неё. Тот последний вздох, который вырвался из лёгких, когда он посмотрел на убившую его женщину. И его последнюю улыбку.

– Мы сами выбираем, какие воспоминания пережить заново. Ты привёл меня сюда, в Альдерамин, в котором нет Арза. Ты решил вернуть воспоминание о временах, когда ещё не было проклятых деревьев, – сказала Зафира. – Воспоминания не всегда так уж плохи.

Беньямин покачал головой:

– Моя жена – самая красивая сафи, какую когда-либо видел Альдерамин. Своим великолепием она уступала лишь одному из нас. – Зафира почти рассмеялась над его уверенностью, однако сафи оставался абсолютно серьёзным. – Моему сыну. Знаешь, до него я никогда не видел настолько маленького гроба.

Зафира застыла.

– Сафи бессмертны, Охотница; мы быстро лечимся и не боимся старости. Конечно, иногда мы умираем, но такое случается крайне редко. Мне случалось хоронить закалённых в боях сафи, павших на войне. Но я никогда не хоронил ребёнка. До моего сына. Руки его были слишком малы, чтобы держать меч, а зубы – слишком малы, чтобы вкусить сладость яблока. Смех его был самым тихим из всех, что я слышал, но самым приятным… – Беньямин не мог продолжать.

Зафире доводилось видеть маленькие детские гробики. Умм всегда говорила, что ни один родитель не должен хоронить своего ребёнка.

– Мне очень жаль, – прошептала Зафира, и эти слова ранили её.

– Мне тоже, – пробормотал в ответ сафи, потому что понял.

В тишине воды Баранси взбивались в пену, и тонкая занавеска за их спинами колыхалась от лёгкого ветра. Птицы взывали к солнцу, а шум людей внизу будто наполнял её легкие. Жена Беньямина продолжала петь для умершего сына. Меланхолично. Грустно, но не только.