Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

Она говорит тебе это на Смотровой Площадке, где вы вдвоем встретились, чтобы разобраться с делами. Вы испытывали неловкость около суток по отношению друг к другу. Запретив голосование, ты подорвала авторитет Юкки и уничтожила иллюзию того, что у всех есть голос в правлении общины. Ты до сих пор уверена, что это необходимо; никто не должен решать, чью жизнь стоит защищать, а чью – нет. Она согласилась, признала это в вашем разговоре. Но это повредило ей.

Ты не стала извиняться, но попыталась зашпаклевать трещины.

– Лучшее оружие Кастримы – ты, – твердо сказала ты. И ты даже не лгала. То, что Кастрима столько прожила, эта община глухачей, которой ни разу не удалось линчевать рогг, открыто живущих среди них, настоящее чудо. Даже если «еще не устроили геноцида» – низкая планка, то другие общины и до такого не дотянули. Ты отдаешь ей должное.

Это смягчает неловкость между вами.

– Ладно, ты только, ржавь побери, не умирай, – сказала она тебе наконец. – Не уверена, что без тебя смогу сейчас держать весь этот бардак в руках. – Юкка умеет заставлять людей считать, что у них есть причина что-то делать. Потому она и главная.

И именно потому ты сейчас идешь через верхнюю Кастриму, которая превращена солдатами Реннаниса в военный лагерь, и тебе по-настоящему страшно. Всегда труднее сражаться за кого-то другого, чем за себя.

Пепел непрерывно падает уже целый год, и община засыпана им по колено. Недавно прошел как минимум один дождь, прибив его, так что ты сэссишь что-то вроде грязевой корки под пыльным слоем, но даже и он внушителен. Вражеские солдаты высовываются из входов и дверей некогда пустых домов, глядя на тебя, а неутрамбованный пепел, сползающий по скатам крыш, наполовину засыпал стены. Им пришлось откапывать окна. Солдаты выглядят… как просто люди, поскольку у них нет униформы, но все же в них есть нечто общее: они полностью санзе или внешне очень похожи на санзе. Когда возможно понять цвет их поблекших от пепла одежд, ты замечаешь красноречивые обрывки более дорогой, тонкой ткани у них на рукаве, запястье или лбу. Они уже не бездомные экваториалы, стало быть; они основали общину. Нечто более древнее и примитивное, чем община – племя . И теперь они пришли забрать то, что принадлежит тебе.

Но в остальном они просто люди. Многие твоих лет или старше. Ты догадываешься, что многие из них – лишние Опоры или неприкаянные, старающиеся доказать свою полезность. Мужчин чуть больше, чем женщин, но это тоже следствие того, что большинство общин куда охотнее выгоняют тех, кто не может производить детей, чем тех, кто может, но количество женщин здесь говорит о том, что перед Реннанисом не стоит проблема здоровья населения. Сильная община. Их глаза следят за тобой, пока ты идешь по главной улице верхней Кастримы. Ты знаешь, что выделяешься своей не покрытой пеплом кожей, чистыми волосами и яркой одеждой. Ты всего лишь в коричневых кожаных штанах и белой рубахе, но эти цвета стали редкими в мире серых улиц, серых мертвых деревьев и серого низкого пасмурного неба. К тому же ты видишь, что ты тут единственная срединница и, по сравнению с большинством из них, ты невысока.

Это не имеет значения. За тобой плывет шпинель, держась точно в футе позади твоей головы и медленно вращаясь. Ты не заставляешь ее это делать. Ты на самом деле не знаешь, почему она так себя ведет. Если ты только не держишь ее в руке, она ведет себя так: ты пыталась положить ее, но она всплывала и следовала за тобой вот так. Надо было спросить Алебастра, как укротить ее, прежде чем ты его убила, но ладно. Сейчас она чуточку мерцает, из реальности в прозрачность и обратно, и ты можешь слышать – не сэссить, слышать – слабое гудение энергий в ней, когда она поворачивается. Ты видишь, как дергаются лица людей, когда они это замечают. Может, они и не знают, что это, но, когда слышат ее, понимают, что это опасная штука.

В центре верхней Кастримы стоит накрытый куполом павильон, который некогда был местом собраний общины, как рассказывала тебе Юкка. Там устраивали свадебные танцы, вечеринки и временами общинные встречи. Его преобразовали во что-то вроде оперативного центра, как видишь ты по дороге: гогочущее стадо мужчин и женщин стоит, сидит на корточках или стульях внутри, но одна группа окружает недавно сделанный стол. Когда ты подходишь достаточно близко, ты видишь, что перед ними лежат грубый план Кастримы и карта местности, что они и обсуждают. К твоему ужасу, ты видишь, что на них отмечен как минимум один вентиляционный выход – тот, что за маленьким водопадом на местной реке. При поисках они, вероятно, потеряли пару разведчиков: берег реки сейчас кишит гнездами жуков-кипячей. Как бы там ни было, они его нашли, и это плохо.

Трое разговаривающих над картой поднимают головы при твоем приближении. Один пихает локтем другого и встряхивает кого-то еще, клюющего носом, когда ты входишь в павильон и останавливаешься в нескольких футах от стола. Женщина, которая встает и сонно потирает лицо, идя к остальным, выглядит не особо впечатляюще. По вискам ее волосы обрезаны прямо над ушами – уродливо, словно их резали ножом. От этого она кажется маленькой, хотя на самом деле не так уж и мала: ее торс гладко-бочкообразный, невысокая грудь перетекает в живот, который выносил, наверное, как минимум одного ребенка, а ноги ее как базальтовые колонны. Она не носит бо€льших знаков отличия, чем прочие; ее шарф принадлежности к племени представляет собой выцветшую желтую шелковую косынку, свободно завязанную на шее. Но даже в ее полусонном взгляде есть некая тяжесть, которая заставляет тебя сосредоточиться на ней.

– Кастрима? – спрашивает она тебя вместо приветствия. В любом случае это то, что действительно имеет значение в тебе.

Ты киваешь:

– Я говорю за них.

Она опирается руками о стол, кивает:

– Значит, наше послание доставлено. – Она бросает краткий взгляд на висящую за тобой шпинель, и что-то меняется в выражении ее лица. Это не ненависть. Ненависть требует эмоций. Женщина же просто осознает, что ты рогга, и решает, что ты не личность, что-то вроде. Безразличие хуже ненависти. Ладно. Ты не можешь в ответ изобразить безразличие; ты не можешь не воспринимать ее как человека. Значит, придется обойтись ненавистью. И, что еще интереснее, она откуда-то знает, что такое шпинель и что это значит. Очень интересно.

– Мы не присоединяемся к вам, – говоришь ты. – Хотите за это сражаться – да будет так.

Она наклоняет голову набок. Один из ее лейтенантов хихикает в кулак, но другой быстро затыкает его гневным взглядом. Тебе это нравится. Это уважение – к твоим способностям, если не к тебе как таковой, и Кастриме, даже если они считают, что у вас нет ни шанса. Даже хотя вы действительно, вероятно, не имеете ни шанса.