Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Во рту у нее привкус пепла и копоти… и славы…

Вечной славы.

Старый волшебник шагал вперед.

Однажды, путешествуя между Аттремпом и Экниссом, он увидел, как с ивы упал ребенок, – он забрался туда в надежде украсть мед из большого улья. Ему было не больше десяти лет. Ребенок сломал себе шею и умер на руках у отца, бормоча неслышные слова. В другой раз, прогуливаясь по бесконечным пастбищам Сечариба, он увидел женщину, обвиненную в колдовстве и забитую камнями до смерти. Люди связали ее колючими стеблями роз, так что все ее попытки вырваться заканчивались лишь царапинами на ее коже. Затем они бросали в нее камень за камнем, пока она не превратилась в алого червяка, извивающегося в грязи. А однажды на дороге между Сумной и Момемном он разбил лагерь у развалин Бататента и в утренней прохладе увидел тень судьбы, брошенную на Первую Священную войну.

Несчастья подстерегают нас со всех сторон, как любили говорить нильнамешцы. Человеку нужно только идти в одну из сторон.

– Я знаю, что это такое, – сказала она, приблизившись к нему.

Солнце обожгло ему глаза, когда он повернулся к ней. Даже когда он прищурился и поднял руку, оно окрасило ее в огненно-белый цвет, а Мимара стала казаться черной от окружающего блеска. Она – всего лишь тень. Тень Судии…

– Квирри… – сказал ее силуэт. – Я знаю, что это…

Ангел солнца, несущий весть о горе.

– Что же? – спросил он, но не потому, что ему был не безразличен ее ответ. Его больше ничто не беспокоило.

– Пепел… – почти прошептала она. – Пепел от погребального костра.

А вот теперь что-то во всем этом взволновало его, как будто она пнула ногой давно прогоревший костер и обнаружила угли – тлеющие в глубине угли.

– Пепел? Чей?

Он замедлил шаг, позволив ей обогнать яркий солнечный свет, и моргнул, увидев неподвижность ее лица.

– Ку’Джара Синмоя… Я думаю…

Имя, взятое из самого начала истории.

Ему нечего было сказать, и он повернулся к лежащему перед ними бесследному миру. Огромные стаи крачек поднимались, как пар, из далеких складок пыли и травы.

Равнина…

Они шли по ней, как во сне.

Поздняя весна,

20-й год Новой Империи (4132 год Бивня),

Истиульская возвышенность

Тени пропавших вещей всегда холодны. А Варальту Сорвилу так многого не хватало.

Вроде тех моментов, когда мать читала ему в постели или когда отец притворялся, что проигрывает ему пальчиковые бои. Вроде смеха или надежды.

Потеря сразу становится воспоминанием – вот ядро ее силы. Если ты потеряешь память вместе с человеком – как сказал Эскелес о потере, понесенной нелюдями, – то утрата будет полной, абсолютной, и можно будет продолжать жить в забвении. Но нет. Боль жила в равновесии потери и того, что сохранилось в памяти, в потере и в знании о том, что было утрачено. В равновесии двух несоизмеримых личностей: одна – Сорвил с отцом и матерью, а другая – Сорвил без них. Одна с гордостью и честью…

И еще одна – без них.

Поэтому прежний Сорвил продолжал придумывать шутки, задавать отцу вопросы и делиться с ним своими наблюдениями, и Харвил часто отвечал ему. В то время как новый Сорвил, сирота, дрожал и шатался, мысленно нащупывая пальцами потерянные опоры для рук. И это осознание, этот сокрушительный, всеохватывающий холод каждый раз поражал его, словно впервые…

Твой отец мертв. Твои люди – рабы.

Ты один, пленник в войске своего врага.

Но парадокс, как сказали бы некоторые, трагедия человеческого существования заключается в том, что мы так легко возводим свою жизнь вокруг утраты. Мы созданы для этого. Люди вечно подсчитывают свои потери, копят их. В представлении себя жертвой есть смысл и немалое оправдание. Быть обиженным – значит быть обязанным, находиться среди должников, куда бы вы ни пошли.

Но теперь даже эта озлобленная и самодовольная личность исчезла… Исчез этот мальчик…

Сорвил проснулся, запутавшись в обрывочных воспоминаниях о прошлой ночи. Последние безумные мгновения с Эскелесом, застрявшим в самом нутре ада, лицо Сервы, висящее над миром, окрашенное светом и тенями, бормочущее боевые заклинания…

А затем смуглое и красивое лицо Цоронги, улыбающееся в изможденной радости.

– Тебя ударили по голове, Лошадиный Король. Хорошо, что у тебя в ней черепа больше, чем мозгов!

Выгоревшее добела полотно обрамляло наследного принца с тусклым блеском. Сорвил поднял руку, словно отгораживаясь от него, попытался сказать что-то ехидное, но вместо этого поперхнулся собственной слюной. Все его тело гудело от лишений предыдущих недель. Он чувствовал себя как бурдюк из-под вина, выжатый до последней терпкой капли…

Тревога, нахлынувшая на него, заставила его выпрямиться…

Орда. Ордалия. Эскелес.

– Хо! – воскликнул Цоронга, едва не свалившись с табурета.

Сорвил окинул взглядом душную тесноту своей палатки, сверкая глазами с настойчивым оцепенением тех, кто беспокоится, что все еще не проснулся. Полотнища, из которых была сшита палатка, пылали от жара. Входная створка покачивалась на ветру, открывая кусочек обожженной земли. Порспариан забился в угол рядом с выходом, наблюдая за происходящим с настороженным и, одновременно, несчастным видом.

– Твой раб… – сказал Цоронга, мрачно глядя на шайгекца. – Боюсь, я пытался выбить из него правду.

Сорвил попытался сосредоточиться на своем друге, но почувствовал, как его глаза выпучились от напряжения. Что-то зловонное повисло в воздухе, запах, который он вдыхал слишком долго, чтобы понять, что это.

– И что же? – спросил он, когда ему удалось откашляться.

– Этот негодяй боится сил, более могущественных, чем я.

Молодой король Сакарпа потер глаза и лицо и опустил руки, чтобы рассмотреть кровь, запекшуюся в складках его ладоней.

– А остальные? – резко спросил он. – Что случилось с остальными?

Этот вопрос погасил остатки веселья его друга. Цоронга рассказал, как другие Наследники, и он в том числе, продолжили упорно скакать за генералом Кайютасом и как предательское притяжение земли и усталость тянули беглецов вниз одного за другим. Капитан Харнилас был одним из первых, кто упал. У него лопнуло сердце, предположил Цоронга, судя по тому, как его пони замер на полушаге. О том, что стало с Тзингом, принц и вовсе ничего не знал. Только он, Тинурит и еще четверо сумели обогнать рабский легион, но их атаковали другие шранки – из Орды.