Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Охранники и разведчики прискакали верхом, чтобы сообщить об этом. Каждый вечер рыцари возвращались с рассказами о магических нападениях на шранков, мельком увиденных издалека, и участники Ордалии удивлялись и радовались.

Имперские математики занимались подсчетами, оценивали количество убитых шранков и сравнивали его с неумолимо растущим числом все новых и новых кланов, но они знали только, что этого никогда не бывает достаточно, независимо от того, насколько коварна тактика или сильны колдовские чары. Орда росла и раздувалась, скопление визжащих толп охватывало все более значительные части горизонта – пока весь Север не завыл голосами шранков.

Единственное, что люди знали наверняка, – это число погибших магов.

Первый потерянный колдун, представитель школы Багряных Шпилей по имени Ирсалфус, пропал случайно. Большинство людей считали, что даже если у шранков много поколений назад каким-то образом оказалась хора, они все равно не имели бы ни малейшего представления об ее предназначении. Но после того как погиб пятый по счету маг, они поняли, что ошиблись. Либо некоторым кланам удалось сохранить артефакты – вместе с некоторым пониманием, как их использовать, – либо, что было более вероятно, в Орду удалось проникнуть Консульту. Возможно, он рассредоточил отряды уршранков по всему войску шранков, а может быть, просто распространил слух о хорах и о том, как их можно использовать.

Эта возможность вызвала немало споров на советах аспект-императора. Герамари Ийокус, незрячий великий магистр Багряных Шпилей, утверждал, что школы должны отказаться от охоты на шранков и уйти с поля боя.

– Иначе, – сказал он, – нас вдвое уменьшат еще до того, как мы доберемся до ворот Голготтерата.

Но Нурбану Сотер, король-регент Высокого Айнона, усмехнулся, сказав, что Великая Ордалия едва ли доживет до моря Нелеоста, не говоря уже о Голготтерате, если только маги не продолжат делать свое дело.

– Сколько сражений? – крикнул он слепому коллеге. – Сколько еще таких состязаний, как последнее, мы можем выдержать? Два? Четыре? Восемь? Вот это – настоящий вопрос.

Что делало магические атаки столь необходимыми, утверждал святой ветеран, так это степень, до которой она замедляла цикл отступления Орды, голод и нападения шранков. Полностью отказаться от помощи магов означало бы вызвать новую катастрофу.

– С каждой битвой мы бросаем игральные палочки, – сказал старик, и его голос был непреклонным, а глаза стали такими же темными и жестокими, как и во время Первой Священной войны. – Неужели мы должны рисковать всем ради нескольких дюжин шкур волшебников?

Вспыльчивость Альфреда была редкостью в присутствии Анасуримбора, когда маги обычно выступали против своего участия, а представители касты аристократов – за него. В конце концов аспект-император объявил, что магические нападения будут продолжаться, но волшебники будут действовать в тандемах, дабы минимизировать потери. С их волнами, объяснил он, велика вероятность, что любой удар хоры может оставить их в живых, если только кто-то невредимый сможет унести пораженного прочь от Орды.

– Во всем мы должны беречь себя и жертвовать собой, – увещевал он. – Мы должны быть акробатами и канатоходцами как умом, так и сердцем. Гораздо худшие дилеммы стоят перед нами, братья мои. Гораздо более ужасные решения…

И вот Орда отшатнулась, съежившись от уколов тысячи огней. И четыре армии двинулись в отчаяние, которое стало их пробуждением, через земли, окрашенные ужасом и славой священных саг.

Во мрак Древнего Севера.

Он обсудил бы оружие, если бы мог, а также дилеммы боя и стратегии их преодоления. Он обсудил бы Великую Ордалию. Но вместо этого его Господин-и-Бог повернулся к нему и спросил:

– Когда ты заглядываешь в себя, Пройас, когда ты смотришь в свою душу, много ли ты видишь?

– Я вижу… Я вижу то, что вижу, – ответил экзальт-генерал.

Он провел много бессонных часов на своей койке, обдумывая их разговоры и прислушиваясь к лагерю и его затихающему шепоту. Перед его мысленным взором проносились воспоминания о долгих годах служения и преданности, о жизни, полной войн и ультиматумов, и тревожное чувство, что что-то изменилось, что эти переговоры были совершенно беспрецедентными как по форме, так и по содержанию, становилось все более тяжелым и превращалось в ужасающую уверенность. Как бы он ни удивлялся этой привилегии – сидеть и говорить чистую правду рядом с живым пророком! – еще больше он боялся последствий этого.

Анасуримбор Келлхус вел не одну войну, как теперь понял Нерсей. Он был тем, кто намного превосходит скудный интеллект своих последователей. Тем, кто сражался на полях сводящей с ума абстракции…

– Но ты же действительно видишь. Я имею в виду, что у тебя есть внутренний глаз.

– Пожалуй, да…

Аспект-император улыбнулся и потер бородатый подбородок, как плотник, оценивающий проблемную древесину. На нем было то же самое простое белое одеяние, что и всегда – то, в котором, как представлял себе Пройас, он спал. Айнонский шелк был настолько тонким, что на каждом его суставе образовывались тысячи морщин, складок, напоминавших переплетение веток в тусклом свете восьмиугольного очага.

Сам Пройас, как всегда, был облачен в свои имперские доспехи, золотая кираса облегала его грудь, а синий плащ был обернут вокруг талии по церемониальному обычаю.

– Что, если у некоторых людей нет такого глаза? – спросил Келлхус. – Что, если некоторые люди видят лишь очертания своих страстей, не говоря уже о происхождении этих каракулей? Что, если большинство людей были слепы по отношению к самим себе? Интересно, знают ли они так же много?

Пройас уставился в светящуюся пелену огня, потирая щеки от воспоминаний о его колдовском укусе. Люди, нечувствительные к собственной душе… Казалось, он знал многих таких людей на протяжении своей жизни, если подумать. Много таких дураков.

– Нет… – задумчиво произнес он. – Они будут думать, что видят все, что только можно увидеть.

Келлхус утвердительно улыбнулся.

– И почему же это так?

– Потому что они не знают ничего другого, – ответил Пройас, смело глядя на своего повелителя. – Человеку нужно видеть больше, чтобы знать, что он видит меньше.

Келлхус поднял деревянный графин, чтобы вновь наполнить анпоем почти пустую чашу Пройаса.

– Очень хорошо, – сказал он, наливая ему напиток. – Значит, ты понимаешь разницу между мной и тобой.

– Вы думаете?

– Там, где ты слеп, – сказал Нерсею его Господин-и-Бог, – я могу видеть.

Пройас помедлил в нерешительности и сделал большой глоток из своей чаши. Резкий запах нектара, укус ликера. В то время, когда чистая вода стала роскошью, потягивать анпой казалось почти непристойной экстравагантностью. Но тогда обо всем в этой комнате можно было сказать, что оно имело привкус чудес.