Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– В глазах ребенка вещи кажутся блестящими, – сказал зеумский принц с безразличным видом того, кто потерял близкого человека. – Они сияют больше, чем положено…

Считая себя умным, он позаботился спрятать эту штуку в пристройке Оботегвы к своей комнате – в сумке для утренней молитвы. Конечно, учитывая церемониальное значение пояса, в тот момент, когда его обнаружили пропавшим, поднялся шум и крик. По какому-то злосчастному стечению обстоятельств пояс был найден среди вещей Оботегвы вскоре после этого, и облигат был схвачен.

– Конечно, они знали, что виноват я, – объяснил Цоронга, глядя на свои вороватые ладони. – Это старый трюк среди моего народа. Как говорится, способ очистить дерево от коры. Кого-то другого обвиняют в твоем преступлении, и если ты не признаешься, то будешь вынужден стать свидетелем его наказания…

Охваченный ужасом и стыдом, которые так часто превращают детей в марионеток, Цоронга ничего не сказал. Даже когда Оботегву выпороли, он промолчал – и, к его вечному стыду, облигат тоже хранил молчание.

– Представь себе… весь внутренний двор… смотреть, как его бьют, и прекрасно знать, что это я!

Поэтому он сделал то, что делает большинство детей, загнанных в угол каким-нибудь фактом неудачи или слабости: он заставил себя поверить. Он сказал себе, что Оботегва украл пояс из злобы, из очарования – кто знает, что движет низшими душами?

– Я был еще ребенком! – воскликнул Цоронга, и его голос прозвучал так тонко, словно ему снова было восемь лет.

Прошел день. Два. Три. И он все так же молчал. Весь мир, казалось, исказился от его страха. Отец перестал с ним разговаривать. Мать постоянно смахивала слезы. А фарс все продолжался. На каком-то уровне сознания он понимал, что весь мир знает об этом, но его упрямство не отступало. Только Оботегва обращался с ним точно так же, как и раньше. Только Оботегва, тот, кто носил рубцы от порки, подыгрывал ему.

Затем отец позвал его и Оботегву в свои покои. Сатахан был взбешен до такой степени, что опрокинул жаровни и рассыпал по полу раскаленные угли. Но Оботегва, верный своему характеру, оставался дружелюбным и спокойным.

– Он уверял отца, что мне стыдно, – вспоминал наследный принц с отсутствующим взглядом. – Он велел ему вспомнить мои глаза и принять близко к сердцу боль, которую он там увидел. Учитывая это, сказал он, мое молчание должно быть поводом для гордости, ибо это проклятие правителей – нести бремя постыдных тайн. «Только слабые правители признают свою слабость, – сказал он. – Только мудрые правители несут всю тяжесть своих преступлений. Мужайтесь, зная, что ваш сын силен и мудр…»

На некоторое время Цоронга умолк, задумавшись над этими словами. Он взглянул на темный труп у их ног и сел, моргая от того, что невозможно было видеть. И Сорвил точно знал, что он чувствует – он потерял гораздо больше, чем просто еще один голос и взгляд из другой переполненной жизни. Он знал, что у многих вещей в жизни Цоронги была какая-то особая история, касающаяся его и Оботегвы, – что они делили между собой мир, мир, который теперь исчез.

– А ты что об этом думаешь? – осмелился спросить Сорвил.

– Что я был глупым и слабым, – сказал Цоронга.

Они говорили об Оботегве до глубокой ночи, и эта беседа казалась неотличимой от разговоров о жизни. Они по очереди говорили то мудрые, то глупые вещи, как это свойственно молодым умным людям. И наконец, когда усталость и горе одолели их, Цоронга рассказал королю Сакарпа, как Оботегва настаивал на том, чтобы он подружился с ним, как старый облигат всегда верил, что Сорвил удивит их всех. А потом наследный принц рассказал ему, как утром он добавит имя Харвила в список своих предков.

– Брат! – прошептал наследный принц с поразительной яростью. – Сакарп – брат Зеума!

Они спали рядом с любимым умершим, как это было принято в Высоком Священном Зеуме. Их дыхание стало глубоким и ритмичным, словно гирлянда вокруг бездыханного старика.

Они проснулись еще до Интервала и похоронили Оботегву на серой, пустынной равнине, не оставив никаких отметок на его могиле.

Сорвил и Цоронга болтались по краям свиты генерала, ничего не соображавшие из-за недостатка сна и чрезмерной страсти. Солнце уже перевалило зенит и отбрасывало на восток неясные тени. Линия горизонта, которая так долго простиралась перед ними монотонным полумесяцем, была теперь рваной и изломанной. Невысокие холмы возвышались на фоне низких гребней. Овраги бороздили холмистые дали. Гравий сыпался по их склонам. Армия Среднего Севера толпилась на горизонте сразу за ними, ее бесчисленные вымпелы были не более чем тенями, пробивающимися сквозь клубящуюся пыль. Они ехали, как всегда в это время дня, щурясь от яркого солнца, и их мысли блуждали на слабом поводке полуденной скуки.

Сорвил первым заметил пятнышко, висевшее низко над западным горизонтом. У него вошло в привычку не только смотреть на мир, но и читать его, поэтому он ничего не сказал, уверенный, что видит какой-то знак. Был ли это еще один аист, прилетевший сообщить о необъяснимом?

Он быстро избавился от этой тщеславной мысли, потому что пятнышко, чем бы оно ни было, висело далеко в воздухе, словно застыв на месте, скорее как шмель, чем как птица, и было похоже на нечто слишком громоздкое, чтобы летать…

Он всмотрелся, прищурившись не столько от недоверия, сколько от яркого солнца, и увидел упряжку из четырех черных лошадей. Он увидел колеса…

Колесница, понял он. Летающая колесница.

Некоторое время он ошеломленно смотрел на нее, покачиваясь в такт неизменной рыси Упрямца.

Хор сигналов тревоги расколол воздух. Колонны эскорт-генерала выстроились вокруг флангов – доспехи и туники воинов сияли зеленым и золотым. «Монахини», сопровождавшие Серву, закричали в магическом унисоне, выпустив свои мерцающие волны и шагнув в небо.

Магическая колесница описала низкую дугу над взрыхленным ландшафтом. Солнечный свет вспыхнул на ее панелях, украшенных резными изображениями. Сорвил увидел трех людей с бледными лицами, покачивающихся над позолоченными перилами.

– Свет! – крикнул один из них.

Кайютас, со своей стороны, не выказал ни малейшего удивления или нетерпения.

– Молчать! – крикнул он тем, кто находился в его ближайшем окружении. – Вести себя прилично!

А потом он, не сказав ни слова, чтобы хоть что-то объяснить, помчался галопом по длинному шлейфу пыли.

Ведьмы неподвижно висели в воздухе, их волны извивались и колыхались вокруг них.

Свита, которая обычно двигалась рыхлой массой, сплющилась в линию, пока офицеры и представители кастовой знати толкались в поисках выгодных мест. Оказавшись почти в центре толпы, Сорвил и Цоронга смотрели, как небесная колесница плавно спускается к земле. Копыта черных коней с силой впились в обнаженную землю, и вокруг их блестящих боков словно взметнулись крылья из пыли и гравия. Золотые колеса сверкали вокруг спиц, вращающихся так быстро, что они были невидимы. Центральная из трех фигур откинулась назад, сильно натягивая поводья. Сорвилу было трудно различить пассажиров колесницы из-за пыли. Ему показалось, что он мельком увидел белизну обнаженных черепов.