Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

День за днем они идут по мертвой земле, земле, где сыновья были убиты прежде, чем смогли стать отцами, где дочери были убиты прежде, чем их утробы смогли дать жизнь. Да и земля, в которой рождались сами люди, была убита. И она скорбит.

Она скорбит о своей утраченной наивности, о девушке, которая стала бы ведьмой не ради знания, а для того, чтобы лучше разбить оскорбительный мир. Чтобы лучше ранить мать, которую она не может простить.

Она оплакивает всех тех, кого они потеряли. Шкуродеров. Каменных Ведьм. Она шепчет молитвы Ятвер, хотя и знает, что богиня презирает воинственных мужчин, способных только брать. Она молится за Киампаса, за великана Оксвору. Она даже оплакивает Сому, неизвестного юношу, которого убили не из-за золота или ненависти, а из-за его лица.

Она оплакивает свое пленение и страдания волшебника.

Она оплакивает свои сапоги, которые очень скоро придут в полную негодность.

Она оплакивает крошечную черную щепотку, которая является ее порцией квирри.

Она не знала, чего ожидать от прихода в Куниюри. Великие путешествия часто бывают таковыми, когда приходится ставить одну ногу перед другой, снова и снова, на протяжении, казалось бы, целой вечности. Иногда сумерки и сон – это единственный пункт назначения, и всеохватывающий конец похода становится своего рода сюрпризом.

Она не путешествовала по местам, виденным в древних Снах. Ей не нарисовали такой путь, как волшебнику.

За ней гнались.

Она думает об Андиаминских Высотах, о своей императрице-матери. Она думает о своем младшем брате Кельмомасе и беспокоится – насколько ей позволяет квирри.

Наконец, они подошли к реке, почти такой же большой, как Сают или Семпис, широкой и медленно движущейся, темно-зеленой от кипящей в ней жизни и отложений, сверкающей, как серебряная тарелка, там, где в ней отражается солнце.

Капитан поворачивается к своему пленнику.

– Это оно?

Старый волшебник с кляпом во рту просто смотрит на него с недоверием и отвращением.

Капитан выдергивает у него изо рта кляп.

– Это оно?

Старый волшебник сплевывает и пару мгновений шевелит губами и челюстью. Впервые Мимара замечает язвы, запекшиеся в складках его губ. Бросив свирепый взгляд на капитана, Друз Акхеймион с притворным величием поворачивается к остальным.

– Смотрите! – кричит он сквозь хрипоту давно сорванного голоса. – Взгляните на могучую Аумрис! Рассадник человеческой цивилизации! Колыбель всего сущего!

Капитан швыряет его на землю за дерзость.

Она скорбит о том, что так легко можно унизиться до раболепия.

Старый волшебник был первым, кто понял, как близко они подошли. Он лежал связанный на боку, как и почти каждую ночь своего плена. Но на этот раз капитан толкнул его так, что он упал поперек склона и мог видеть ночное небо – черную тарелку со звездами – через широкую щель в балдахине. Поначалу он смотрел с какой-то бессмысленной тоской, отношением, присущим побежденным, оцепеневшим от вещей, выходящих за пределы непосредственного круга его страхов. Но потом он увидел узоры… древние созвездия.

Круг рогов, понял он. Круг рогов, появляющийся в разгар лета…

Из Сауглиша.

После этого он с новой решимостью переносил оскорбления капитана.

Каменная скала выглядывала из земли все чаще, и в конце концов грязь стала встречаться только в складках камня. Вскоре Аумрис превратилась в бурлящий белый водопад, несущийся по гигантским ущельям, покрытым скалами, которые иногда достигали мили в ширину. Путники следовали за высокими каменными устьями, с трудом спускаясь и взбираясь по отвесным ущельям, питавшим реку. Миравсул, так называли куниюры это высокогорье, – название, которое в Древнем Умери означало «треснувший щит».

Они нашли то, что осталось от Хирила, и пошли по дороге, которая пересекала Миравсул и на которой Сесватха однажды показал шайке разбойников ошибочность их пути. Три ночи подряд Шкуродеры стояли лагерем в раковинах разрушенных сторожевых башен – знаменитых Нулраинви, «бегущих огней», маяков войны и мира, которые связывали города Аумрис со времен Кунверишау.

Наконец, они подошли к краю щита и с высоких утесов посмотрели на покрытые лесом намывные равнины, простиравшиеся до самого туманного горизонта. Для Акхеймиона открывшаяся перед ним перспектива была подобна произведению замысловатого искусства, испорченному грубыми детскими мазками. Исчез Кайрил, монументальная каменная дорога, которая шла вдоль извилистого пути Аумрис, но по прямой. Исчезли деревни и поля, покрывающие землю огромными круглыми одеялами. Исчезли бесчисленные клубы дыма, очаги и семьи, которые их разжигали.

Волшебник ожидал увидеть такую землю – дикую, заросшую бурлящей жизнью пустыню. Но он предполагал, что шранки будут нападать на них снова и снова, бесконечной вереницей кланов, и что они с Клириком проведут много ночей, громя их заклинаниями. Понимая, что этому может быть только одно объяснение, Акхеймион поймал себя на том, что смотрит на восток, гадая, сколько дней придется идти их сгорбленному отряду, чтобы догнать их…

Келлхуса и тот гигантский магнит, притягивающий шранков, которым была его Великая Ордалия.

Старый волшебник вспомнил свои дни в засушливой Гедее, скромный костер, который он делил с Эсменет и Келлхусом больше двадцати лет назад. Он мог только удивляться, что судьба завела их так далеко.

Артель спустилась с утесов, используя то, что осталось от большой резко петляющей лестницы. Вскоре они очутились на глинистых берегах Аумрис, которая снова стала широкой, медленной и бурой. Огромные ивы, часть из которых даже соперничали размерами с могучими вязами и дубами Великих Косм, волочили по воде снопы желтого и зеленого цветов и упирались узловатыми корнями в землю, по которой ступали люди. В их путешествии был странный покой и даже ощущение того, что земля наконец проснулась, проспав целую вечность в ожидании их возвращения.

Их мучили мухи.

В ту ночь, как всегда, старому волшебнику приснился тот ужас, которым была золотая комната. Стонущая процессия. Потрошащий рог. Цепь тащит его и других несчастных вперед.

Ближе. Он подошел ближе.

Через две ночи они добрались до разрушенных ворот Сауглиша. Башни превратились в холмы, а стены рассыпались в низкие земляные гребни, похожие на блуждающие дамбы, столь характерные для Шайгека и Айнона.

Но никому об этом не надо было говорить. Казалось, сам воздух пах этим выводом.

Взобравшись на гребень холма, они увидели даже ярко освещенные солнцем деревья, колышущиеся на западном склоне Тройнима: три невысоких холма, одни из которых образовывали руины, разбросанные по их склонам. Пятнистые стены, то обтесанные до самого основания, то тупо поднимающиеся вверх. Изрытые воронками кирпичные лица. Торчащие, а порой с шумом падающие каменные ведьминские пальцы. Тишина далеких и мертвых вещей.