Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Я видела тебя во сне… тебя, Акка.

Потому что он был ненастоящим. Потому что фиктивная любовь была единственной любовью, которую она могла вынести.

Она всегда знала, что он отвергнет ее, что он откажется от своего отцовства и откажет ей в знании, которое она так отчаянно искала. Она всегда знала, как это ни странно для искалеченных душ, что любит его, потому что он ничего о ней не знает и поэтому не имеет никаких оснований для небрежного осуждения – или, что еще хуже, настороженной жалости, которую она так презирала в глазах своей матери.

И кажется, каким-то непостижимым образом она знала, что дойдет до этого, когда будет рыться в сырой земле, съеживаясь у крошащегося камня, шепча в отчаянии…

Обхватив руками живот, она призналась ему в любви.

Благодать более чем бессмертна. Чем сильнее мир осаждает ее, тем больше сияет ее значение. И она может почувствовать это, в этот самый миг – чувствовать искру, сияющую в бесконечной ладони бога.

– Ребенок твой, – всхлипывая, шепчет она. – Видишь? Я ношу ребенка своей матери…

Она протягивает руку, пальцы которой не дрожат даже тогда, когда всю ее сотрясает дрожь. Она вдавливает их в спутанное гнездо его волос и громко всхлипывает, когда касается горячей кожи его головы. Впервые она чувствует движение в своем чреве – движение младенческой пятки…

– Мы здесь, Акка… В Куниюри. Наконец-то мы здесь!

Раздавшийся голос капитана, кажется, разбивает вдребезги все надежды.

– В этой земле много костей, – говорит он с дальней стороны камня. – Я это чувствую.

Лорд Косотер, до этого сидевший на корточках и невидимый, встает и нависает над ней и над волшебником, проверяя свои стареющие колени. Она так резко втягивает воздух, что это звучит, как вывернутый наизнанку крик. По странному совпадению он стоит так, что Гвоздь Небес оказывается позади него и освещает его волосы, так что он кажется скорее нечестивым призраком, чем человеком, темным богом, пришедшим наказать за простые прегрешения. Он держит в руках ребро и зубами сдирает с него последние оставшиеся ошметки мяса. Жир стекает по его бороде.

– Продолжай испытывать судьбу, девочка, и ты присоединишься к этим костям.

Он наклоняется к ней с неторопливой жестокостью мясника, собирающего свою добычу. Он хватает ее сзади за шею и рывком поднимает на ноги. Он швыряет ее на землю в направлении остальных. Когда она пытается встать на ноги, он снова толкает ее на землю. Сорняки царапают ей щеки.

– Это моя тропа! – рычит капитан, отстегивая один из своих ремней.

Внезапно она становится маленькой девочкой, проданной голодной матерью чужеземным работорговцам. Внезапно она вздрагивает под жестокими тенями, съеживаясь и съеживаясь, пока совсем не превращается в дитя, причем не человеческое, а в нечто маленькое, слепое и мяукающее, нечто, что можно сломать в меркантильных челюстях, нечто, что можно попробовать на вкус…

– Сарл! – ревет безжалостный голос. – Что гласит правило?

– Пожа-а-а-алуйста! – рыдает она, пятясь назад. – Прос… прости..!

– Никакого коварства! – хихикает безумец. – Никакого перешептывания на тропе!

Она отчаянно поднимает ладонь, защищаясь. Ремень издает негромкие воркующие звуки, когда хлещет по воздуху. Это напоминает ей струны, которые музыканты использовали для выступлений в переулках больших трущоб Каритусаля. Те бездыханные песни, которые они сочиняли, не давали ей покоя, словно их инструменты были детьми, кричащими во сне.

Она смотрит мимо теней тех, кто смеется и кричит по-кошачьи. Она смотрит на него, на короля-нелюдя. Она взывает к ужасу, который видит в его огромных глазах. Она сплевывает кровь и, всхлипывая, произносит его настоящее имя.

Но он просто наблюдает…

Она знает, что он все вспомнит.

В ту же ночь он приходит к маленькой девочке, король-нелюдь. Он опускается на колени рядом с ней и протягивает ей почерневший кончик пальца.

– Возьми его, – говорит он. – Береги его. Он сделает тебя сильной.

Маленькая девочка сжимает его руку, останавливает ее. Она сжимает его палец, а затем прижимает испачканный кончик к его собственным губам. Она поднимается, заключает его в объятия и высасывает магию из его рта. Его сила пробегает по ее коже, а затем впитывается в нее, смывая созвездие боли.

– Ты мог бы остановить его… – рыдая, хрипит маленькая девочка.

– Я мог бы остановить его, – говорит он, опуская свой торжественный взгляд.

И уходит в темноту.

На следующее утро открывается ее Око Судии.

Избитая, чувствующая, как боль пробирает ее до костей, она завтракает с покрытыми угольными струпьями демонами. Даже старый волшебник сидит с покрытой волдырями кожей, и его окружает тень будущих испытаний его души. Галиан смотрит на нее и что-то бормочет остальным, и смех проносится по их компании мелкими, раздраженными шквалами. И кажется, она видит это, нагромождение греха – бесчестия во всем его зверином разнообразии. Воровство и предательство, обман и чревоугодие, тщеславие и жестокость, а также убийство – прежде всего убийство.

– Насчет твоих визгов… – говорит ей Галиан, и лицо его мрачнеет от насмешки. – Тебе действительно следует почаще перебегать дорогу капитану. Мы с мальчиками были совершенно ошарашены.

Поквас откровенно смеется. Ксонгис ухмыляется, занимаясь своим луком.

Она всегда удивлялась преображению Галиана. Поначалу он казался другом, человеком, которому можно доверять, хотя бы потому, что он был ироничным и здравомыслящим. Но по мере того как его борода росла, а одежда и снаряжение гнили, он становился все более отдаленным, все более трудным для доверия. Тяготы пути, думала она, вспоминая, сколько милых душ на ее глазах озлобил бордель.

Но теперь, видя его явленным в божественном свете, она понимает, что месяцы лишений – и даже квирри – очень мало изменили его. Он один из тех людей, которых можно любить или презирать в зависимости от его капризного отношения к товарищам. Милостивый и щедрый с теми, кого он считал своими друзьями, и совершенно не заботящийся о других.

– Багровая бабочка… – бормочет она, моргая от чужих воспоминаний.

Ухмылка мужчины дрогнула.

– Чего?

– Ты изнасиловал ребенка, – говорит она бывшему солдату. – Девочку. Ты убил ее, пытаясь заглушить крики… Ты все еще видишь во сне багровую бабочку, которую твоя окровавленная ладонь оставила на ее лице…

Все трое мужчин застывают на месте. Поквас смотрит на Галиана, ожидая насмешливого опровержения, которое так и не звучит. Какая-то жалость просачивается сквозь нее, когда она наблюдает, как ужас и высокомерие смешиваются в глазах Галиана.

Она знает, что отныне его шутки будут скрытыми, незаметными. Пугливыми.