Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Голоса скальперов продолжают спорить и пререкаться. Облака продолжают подниматься, саван затягивает зияющую чашу небес. Капитан что-то говорит, но низкий раскатистый гром заглушает его голос.

Первые капли дождя стучат по пыли и траве.

– Кто? – настаивает Мимара. – Кто ты на самом деле?

Бессмертный ишрой наблюдает за ней, его улыбка крива, а глаза светятся чем-то слишком глубоким, чтобы это можно было назвать сожалением.

– Нил’гиккас… – бормочет он. – Я – Нил’гиккас. Последний король-нелюдь.

Старый волшебник обнаружил, что молчать – значит наблюдать.

Ты видишь больше, когда говоришь меньше. Сначала твои глаза обращены наружу так же бездумно, как они всегда обращаются наружу, когда ты говоришь: ты просто ждешь ответа, оцениваешь эффективность своей лжи. Но когда твой голос замурован в кирпичной стене, когда ты лишен самой возможности говорить, твои глаза остаются на месте. И как скучающие дети, они начинают придумывать, чем бы заняться. В результате ты как будто замечаешь что-то, не замеченное раньше.

Он заметил, как Галиан спит отдельно от остальных и как он наносит себе на руки необъяснимые маленькие порезы, когда думает, что его никто не видит. Он заметил, как Поквас поглядывал на эти маленькие раны, когда Галиан казался рассеянным. Он заметил, как Ксонгис шепчет над своими стрелами что-то вроде молитв или народных заклинаний. Он заметил, что Колл бьется в конвульсиях, хотя никто другой, казалось, вообще не замечал его.

Он заметил, какой бесплодной становилась жизнь, когда их группа раз за разом разбивала лагерь, не разводя огня. Когда люди сидели в темноте.

Видеть невидимое – значит понимать, что слепота всегда зависит от степени ее проявления. Сказать, что все люди слепы в каком-то отношении – к чужим махинациям, к самим себе, – было бы трюизмом, едва ли заслуживающим внимания. Но поразительно было то, как этот трюизм постоянно ускользает от людей, как они путают видение простых фрагментов с видением всего, что им нужно видеть.

Он размышлял об этом несколько дней: над невидимостью неизвестного.

Над крючком, на котором висел весь обман.

Он изо всех сил пытался вспомнить, в каком состоянии была его душа перед тем, как Клирик и капитан набросились на него. Он был так поглощен своими внутренними демонами, что совершенно забыл о внешнем. Ему никогда не приходило в голову, что лорд Косотер, чья жестокость стала столь нежеланным союзником, может быть агентом аспект-императора. Он был слишком смущен, чтобы бояться за себя, когда они обрушились на него, но ужас из-за Мимары, из-за того, что могло случиться с ней без его власти, пришел к нему мгновенно. Снова и снова он кричал, борясь с душившим его кляпом, со связывавшими его кожаными ремнями, но больше всего – с колоссальной извращенностью судьбы. Он едва мог разглядеть Мимару в последовавшей за этим схватке теней, но увидел достаточно, чтобы понять, что остальные схватили ее и что их намерения были одновременно жестокими и плотскими. Он нисколько не обрадовался, когда вмешался лорд Косотер. Он вспомнил первые дни экспедиции, когда капитан казнил Мораубона за попытку изнасиловать Мимару. Капитан, как сказал Сарл, всегда получает первый кусочек. Поэтому Акхеймион решил, что предводитель скальперов просто приберег ее для себя. Он нисколько не удивился, когда капитан попытался обезоружить ее, а не убить. Что его ошеломило, окатило ужасом и облегчением, так это то, что Косотер опустился перед ней на колени.

Он был обманут. Он никогда не доверял этим людям, этим скальперам, но доверял их природе – или тому, что считал их природой. Пока они думали, что идут за богатством, в сокровищницу, пока они думали, что он – их ключ, он верил, что может делать это… управлять ими. Знание. В этом была великая ирония судьбы. Знание было основой невежества. Думать, что кто-то знает, значит быть совершенно слепым по отношению к неизвестному.

Он был просто дураком. Какая артель скальперов согласится на такую экспедицию? Кто будет так отчаянно рисковать своей жизнью в погоне за древними слухами? Только фанатики и безумцы решились бы на такое путешествие. Только такие люди, как капитан…

Или – как он сам.

Думая, что он знает, Акхеймион ослепил себя неизвестностью. Он перестал задавать вопросы. Он сам себе выколол глаза, и если он не найдет способа преодолеть этот поворот, то дочь единственной женщины, которую он когда-либо любил, почти наверняка обречена.

Невежество – это доверие. Знание – это обман. Вопросы! Вопросы были единственной правдой.

Таково было решение, которое возникло у него в первые дни плена. Замечать все. Чтобы подвергнуть все сомнению. Не принимать никаких знаний как должное.

Вот почему его агрессия так быстро угасла, почему какое-то фаталистическое спокойствие овладело его душой.

Вот почему он начал ждать.

«Я живу потому, что Косотер нуждается во мне, – напоминал он себе. – Я живу из-за вещей, которых не вижу…»

Конечно, нелепость всех этих размышлений не ускользнула от него. Пленник людей без угрызений совести и жалости, пленник скальперов. Пленник главного своего врага, Келлхуса… Он знал, что этот форсированный марш через пустоши Истиули решит гораздо больше, чем его жизнь. И все же он был здесь, коротая часы, размышляя о философских глупостях.

Его губы потрескались и начали кровоточить. Его горло и нёбо были покрыты ссадинами и язвами. Его пальцы онемели до паралича, а запястья гноились. И все же он был здесь, улыбаясь игре прозрения, скоплению категорических неясностей в своей любопытной душе.

Только наркотик может так перевернуть естественный порядок сердца. Только прах легендарного короля.

Квирри. Яд, который делает его сильным.

Им достаточно лишь запрокинуть голову, чтобы напиться.

Дождь барабанит по их головам, перекатывается через большие расстояния туманными метелями. Грязная земля шипит, засасывает гниющие швы их сапог. Одежда обвисает и щиплет, натирая кожу до крови. Лямки, давно сгнившие от пота, совсем разваливаются. Поквас вынужден привязать свой плечевой ремень к поясу, так что скошенный кончик его меча рисует на грязи ломаную линию. Сарл даже отбрасывает свою кольчугу, сопровождая это причудливой тирадой, где он попеременно спорит сам с собой, беснуется и смеется.

– Готовьтесь! – выкрикивает он со слезами снова и снова. – Это страна голых, ребята!

Дождь все льет и льет. По вечерам они собираются вместе для скудной трапезы, глядя в никуда с подавленной яростью.

Только волшебник, выглядящий странно молодым, с его мокрыми волосами и бородой, слипшимися в полотнища, кажется, не пострадал. Он наблюдает с осторожностью, которую Мимара находит одновременно ободряющей и тревожащей. Было бы лучше, думает она, если бы он выглядел более подавленным… Менее опасным.