Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Сначала она почти ничего не видела, кроме солнечного света, падавшего на закрытое ставнями окно, где она впервые увидела мага. Там стоял прогорклый, но удивительно сухой и манящий запах. Наконец, она увидела волчьи шкуры, согревающие стены и потолок. Грубо сколоченную кровать. А потом – предмет его многолетнего труда.

Страницы. Разбросанные. Сложенные в стопки, которые, казалось, вот-вот рухнут. Свитки громоздились друг на друга в тени, как кости. Описания одного Сна за другим, нацарапанные чернилами и пронумерованные, – все там было пронумеровано. Узор за узором. Теория за теорией. Сесватха это, Сесватха то. Множество деталей, которые она никогда не смогла бы расшифровать, не говоря уже о том, чтобы запомнить.

Из всех каракулей, на которые она смотрела, только одни сохранились в ее памяти – те, что казались последней записью старого волшебника, те, что побудили ее последовать за ним.

«Она вернулась. Из всех людей!

Наконец, я проснулся».

«Она», – написал он тогда. Она… Эсменет.

Ее мать.

Если она могла просто войти в комнату старого волшебника, рассуждает Мимара, то и ее отчим тоже. Она даже видит его мысленно, аспект-императора, выходящего из точки бело-голубого света. Она видит его лицо, всегда такое далекое, всегда такое пугающее, медленно всматривающееся в неряшливый мрак. Что подумает бог, размышляет она, глядя на жалкие пожитки своего старого учителя, на навязчивую идею первой постоянной любви его жены?

Ничего человеческого, уверена Мимара.

Она смеется во время этих размышлений, достаточно громко, чтобы привлечь больше одного вопросительного взгляда своих спутников. Часть ее винит в этом квирри, который она обожает, хотя и ненавидит. Он продолжает выщелачивать ее душу, вытягивать воду из ее прежних забот и ревниво хранить их серьезность. Время от времени она даже ловит себя на мысли, что ее плен – честная и выгодная сделка… до тех пор, пока Клирик не начинает снова ласкать ее рот своим холодным и горьким пальцем.

Но смех ее все же искренний. С самого начала она отбросила страхи старого волшебника по поводу своего отчима.

– Вот как он посылает тебя, – сказал Акхеймион. – Вот как он правит – из тьмы в наших собственных душах! Если бы ты чувствовала это, знала это, это просто означало бы, что существует какой-то более глубокий обман…

Она отвергла эти слова с ухмылкой, с гримасой, которую приберегала для дураков. Она, Анасуримбор по браку ее матери, жившая в божественном присутствии Келлхуса, сидевшая раздавленной и покрытой гусиной кожей, когда ее отчим просто пересекал комнату. Как и многие другие, она путала отсутствие с бессилием. Андиаминские Высоты казались такими далекими. Теперь она знает: аспект-императору не страшны расстояния. Анасуримбор Келлхус повсюду.

Именно этого и боялся старый волшебник.

С этим осознанием приходит новое понимание ее силы. Она поймала себя на том, что пристально разглядывает капитана, гадая о том, борются ли в нем чаши весов, о шатком равновесии благочестия и жажды крови. Она представляет собой невыносимое осложнение, решает Мимара, морщинку, портящую длинный шелк его честолюбия. Он не испытывает никакого земного ужаса, решает она, потому что его страх перед проклятием затмевает все остальное. Он слишком воинственен, чтобы найти спасение в богах сострадания. Слишком скуп и жесток, чтобы заслужить благосклонность войны или охотника…

Только аспект-император может сделать добродетелью свою жажду крови. Только он может доставить его в рай.

Она – переменная, думает Мимара, вспоминая алгебру, которую выучила на коленях у Ераджамана, своего наставника-нильнамешца. Она – та ценность, которую капитан не может вычислить.

То, что он делает, наконец решает она, зависит от того, кого он считает своим господином и хозяином, своим богом.

– Я беременна, – говорит она ему.

По его неумолимому лицу пробегает дрожь.

– Разве тебе не любопытно? – спрашивает она.

Его взгляд не дрогнул. Никогда еще мужчина не приводил ее в такой ужас.

– Ты это знаешь… ведь знаешь же?

Кажется, она всю свою жизнь провела, глядя в лица бородатых мужчин, угадывая линию их подбородка, чувствуя, как их волосы натирают обнаженную кожу ее шеи. У нее сохранились лишь детские воспоминания о голых лицах священников и представителей кастовой знати в Сумне. Да еще некоторые из старших нансуров, населявших императорский двор, все еще цеплялись за свои женственные щеки. Но похоже, сколько она себя помнит, у мужчин всегда были бороды. И чем больше они были им к лицу, тем выше становилось их положение.

Лорд Косотер выглядит для нее не более чем головорезом – даже попрошайкой. «Думай о нем только так! – беззвучно кричит она. – Он меньше, чем ты! Меньше!»

– Знаю что? – скрежещет он зубами.

– Кто его отец…

Он ничего не отвечает.

– Скажи мне, капитан, – говорит она пронзительно-сдавленным голосом. – Как ты думаешь, почему я сбежала с Андиаминских Высот?

Даже когда он моргает, его лицо кажется высеченным из камня, как будто простая плоть была слишком мягкой, чтобы вместить такой взгляд.

– Почему любая девушка бежит из дома своего отчима? – настаивает она.

Эта ложь глупа: ему достаточно только догадаться о сроке ее беременности, чтобы понять, что этого никак не могло произойти в Момемне. Но что может знать такой человек, как он, о беременности, не говоря уже о той, что началась от божественного насилия? Ее мать носила всех ее братьев и сестер намного дольше обычного срока.

– Ты ведь понимаешь, правда? Ты осознаешь, чьего ребенка я ношу…

«Бог… Я ношу бога в своем животе». Кажется, ей достаточно сказать это самой себе, чтобы это стало правдой…

Еще один дар квирри.

И она видит, как это искрится в его глазах – удивление и ужас одновременно. Она почти кричит от радости. Она победила его. Наконец-то она его победила!

Его выпад так внезапен, так стремителен, что она едва понимает, что произошло, пока не падает на траву. Он прижимает ее к себе. Его правая рука зажимает ей рот, такая большая, что она почти полностью закрывает нижнюю половину ее лица. В его взгляде светится какая-то дикая, обезьянья ярость. Он наклоняется так близко, что девушка чувствует запах его гниющих зубов.

– Никогда! – говорит он громким шепотом. – Никогда больше не говори об этом!

Потом она вдруг оказывается свободной, голова у нее кружится, губы и щеки немеют.

Он отворачивается от нее и снова смотрит на наблюдающего за ним нелюдя. Кажется, ей ничего не остается, кроме как сидеть и плакать.

Отчаяние переполняет ее после этой последней глупой уловки. Это были скальперы. Неумолимые. Это были те мужчины, которые никогда не останавливались, чтобы поразмыслить, и задавали женщинам вопросы только для того, чтобы те могли дать им правильный ответ. Даже без квирри они были навечно пойманы в ловушку на стремительном краю страсти и мысли, полностью веря в то, что им нужно, чтобы их голод был утолен. Там, где некоторые трепетали от одного лишь подозрения в легкомыслии, ничто, кроме откровенной беды, не могло заставить этих людей вернуться к самим себе. Только кровь – их кровь – могла заставить их задуматься.