Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Что-то не так! – крикнул нелюдь пыхтящему волшебнику внизу.

Он протянул руку, чтобы помочь Акхеймиону подобраться поближе. В его объятиях была удивительная уверенность, как будто их тела признали свое родство, слишком древнее, чтобы пересилить противостояние их душ.

Усевшись и согнувшись к коленям, чтобы отдышаться, старый волшебник оглядел пустую внутренность башни. Он испытывал то же самое чувство головокружения, которое всегда ощущал, когда оказывался стоящим высоко на обломках обрушившихся зданий. Ласточки дрались вокруг изгиба внутренних стен. Века полностью опустошили цитадель, оставив лишь то, что напоминало нелепо огромный амбар. Но маг и сам предполагал это увидеть.

Чего он никак не ожидал, так это зияющей внизу огромной ямы…

Щебень громоздился вокруг внутреннего фундамента, образуя в земле воронку. Треснувший край пола сломался, обнажив нечто, похожее на гигантские осиные гнезда, каждое из которых было одним из подвальных этажей башни. А дальше – упрямая чернота внизу.

– Ты чувствуешь этот запах? – спросил Акхеймион, недоверчиво нахмурившись.

– Да, – ответил король-нелюдь. – Сера.

Она не уверена, когда снова начнет дышать. Оставшиеся Шкуродеры – во всяком случае, те, кто в здравом уме, – немедленно начинают спорить.

Галиан велит Сарлу следить за ней, что тот и делает с явной неохотой. Она и безумный сержант по очереди недоверчиво смотрят на капитана. В какой-то момент Сарл хватается за то самое деревцо, которое лорд Косотер пытался сломать в последний момент своей жизни. Присев на корточки в шаге от него, он тычет ею в лицо своего мертвого капитана, прижимает острие к его восковому лбу, запрокидывает лицо к небу, а затем подпрыгивает, когда палка соскальзывает, и отшатывается назад, чтобы посмотреть ему в лицо.

Он поворачивается к Мимаре и хихикает.

– Он не умер, – говорит Сарл, как пьяница, стремящийся замять какой-то факт, который другие считают очевидным. – Нет, только не капитан…

Остальные разражаются криками. Поквас тычет Галиана в плечо длинным пальцем.

– Он слишком суров для ада.

Это было похоже на спуск в чудовищную кроличью нору.

Странная тревога преследовала старого волшебника, когда пятно света над его головой постепенно уходило все дальше в высоту. Стены ямы не были вертикальными, они опускались вниз под углом, образуя что-то вроде пандуса из земли и впечатанных в нее обломков здания. Очень похоже на нору, которая одновременно была дорогой в подземный мир. Подвалы башни образовывали над ней нечто вроде скатной крыши: было отчетливо видно три уровня коридоров, разделенных пополам, и расколотые, как яйца, комнаты.

Перед путниками открылись глубины, пропитанные сернистой тайной.

– Смотри… – сказал Клирик, указывая в сторону туннеля.

Но Акхеймион уже и сам успел заметить их в сером свете. Три борозды загибались, как косы: центральная – самая длинная, внутренняя – изгибалась полукругом, а внешняя – отходила от них под углом.

Акхеймион сразу же узнал этот знак – любой человек в трех морях узнал бы его. Три серпа были обычным геральдическим знаком с глубокой древности – символом, принятым Триамисом Великим.

Следы длинных изогнутых когтей…

След драконов.

Глубокая боль поднимается из ее спины, укореняется в коленях и шее. Но она все еще сидит, обхватив себя за голени. Она не может пошевелиться.

Галиан возвращается, ведя за собой остальных. Сарл убегает с их пути, крепко прижав голову капитана к груди.

– Так что же вы собираетесь делать? – спрашивает она.

– Мы будем ждать возвращения Клирика. А потом мы освободим его от этого симпатичного мешочка.

Ксонгис уже выдернул две хоры из-под кольчуги лорда Косотера.

Галиан улыбается ей в той злобной манере, которую она слишком хорошо знает.

– А пока, – говорит он, – мы будем радоваться на пиру, устроенном нам богами.

Ее взгляд такой кислый, что его улыбка кажется ей чудом.

– На пиру… Чем вы собираетесь пировать? – спрашивает она.

День сухой и яркий – прекрасный. Ветер дует сквозь ленивые верхушки деревьев, заставляя замолчать тот зверинец, которым является мир. На листьях появляются сгустки крови.

– Персиками, моя сладкая. Персиками.

Скользя на пятой точке, старый волшебник и король-нелюдь последовали по норе в пустую темноту – вестибюль сокровищницы. От верхнего интервала остались только балконы, висящие в темноте и словно оторванные от всего остального. Обломки загромождали полы самого интервала, наваленные по обе стороны от прохода какими-то чудовищными горами. Акхеймион содрогнулся, увидев то, что осталось от созданных нелюдями бордюров, украшавших стены этого зала – воспоминания о Кил-Ауджасе, предположил он. Огромные колесные врата были уничтожены. Он увидел их заколдованные остатки, разбросанные по развалинам: мраморную белизну сломанных колес, потрескавшуюся зелень бронзовых деталей механизма.

Перед ним разверзлась непроглядная чернота.

Значит, пробормотала унылая и многострадальная часть его души, сокровищница была разграблена.

Он стоял неподвижно, глядя на нее в полном смятении.

Так много страданий… Так много погибших…

И все зря.

Великий рефрен его несчастной жизни.

Безумие, когда он размышлял об этом, заключалось в том, что он верил, что все может быть иначе, что он преодолеет все это расстояние – выживет в таком далеком походе – и действительно найдет сокровищницу целой, а карта Ишуаля будет ждать его, как низко висящая на ветке слива. Он чуть не рассмеялся вслух, подумав, что судьба могла бы быть добра к нему.

Он понял, что именно такова была его судьба все это время. Пойманный в ловушку интриг своего врага, который знал о его миссии еще до того, как он взялся за нее. Как он столкнулся с нелепой проблемой своих нелепых надежд. Он искал истину, а вместо этого был отдан безумцам и дракону – дракону!

Старому враку.

Он почти слышал, как смеются над ним небеса.

Не обменявшись ни словом, ни взглядом, старый волшебник и король-нелюдь переступили через треснувший порог и, наконец, вошли в сокровищницу.

Вонь наполнила глаза Друза, смешиваясь с ужасом, так что казалось, что он плачет от страха. Сера. Дым хищной жизни. Акхеймион не только слышал, но и чувствовал, как эта тварь дышит в темноте, как свистят огромные мехи ее легких. Он едва мог разглядеть обломки под ногами, но как будто бы видел раздающиеся в темноте звуки, так сильна была игра его воображения. Большие легкие означали большие лапы. Глубокое скрипящее дыхание рептилии вызывало в воображении образы чешуйчатой шкуры, безгубых челюстей и оскаленных зубов…