Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Да! – воскликнул Акхеймион. – Прошу вас, милорд. Сделайте меня своей книгой! Оставьте позади это безумие скальпера! Верните себе свою честь! Верните себе свою славу!

Клирик опустил голову, а потом схватился за подбородок и щеку. Его плечи вздрогнули – Акхеймион принял это за рыдание…

Но на самом деле это был смех.

– Так… – сказал король-нелюдь, сверкая дикими веселыми глазами. – Ты предлагаешь мне забвение?

Слишком поздно старый волшебник осознал свою ошибку.

– Нет… Я…

Нелюдь развернулся и схватил его с такой силой, что волшебник почувствовал себя тонким и хрупким, как кость.

– Я не умру пустой оболочкой! – крикнул он, перекатывая голову с одного плеча на другое в своей странной, безумной и взрывной манере. Он выбросил вперед руки, чтобы схватить воздух. – Нет! Я буду крушить и ломать!

Только встречи с сумасшедшими делают видимыми бесчисленные ожидания, которые управляют нашим общением с другими людьми. Мало что может выбить нас из колеи сильнее – или сделать нас более осторожными, – чем нарушение скрытых предположений. Старый волшебник взывал к своей собственной логике, к своему тщеславию, забывая, что именно отсутствие общих целей сводит безумца с ума. Он предложил себя в качестве инструмента, не понимая, что они с Мимарой были предметом заключенной сделки: тень древнего друга и эхо давно потерянной любви. Они были любовью, которую нелюдь собирался предать.

Душами, о которых нужно было помнить…

– Честь? – воскликнул нелюдь, и его насмешка превратила его в гигантского шранка. – Любовь? Что это, как не мусор, по сравнению с забвением? Нет! Я овладею миром и стряхну с него все несчастья, все муки, какие только смогу. Я буду помнить!

Нил’гиккас, последний король Обители, собирался убить его в библиотеке Сауглиша.

Старый волшебник зашагал дальше, на этот раз держась прямо, как подобает на марше смерти. «Пусть жертва ведет палача», – подумал он.

И действительно, нелюдь снова зашагал сбоку от старого волшебника, так что его можно было увидеть только краем глаза.

В голове Акхеймиона проносились сценарии, одновременно катастрофические и абсурдно обнадеживающие. Он устроит засаду на нелюдя с помощью заклинания, достаточно мощного, чтобы разбить его зарождающуюся охранную магию – и убить его прежде, чем Друз будет убит. Он будет умолять и уговаривать его, найдет заклинание разума и страсти, которое столкнет Клирика с безумного пути, по которому тот шел. Он будет сражаться с воющей яростью, разрушит то, что осталось от священной библиотеки, только для того, чтобы быть поверженным большей мощью мага Квуйи…

Волю к жизни не так легко отвергнуть, независимо от того, насколько тяжелые бедствия пережил человек или насколько безжалостны были несчастья.

– Я скорблю о том, что судьба сделала со мной… – сказал нелюдь без всякого предупреждения.

Старый волшебник смотрел, как его обутые в сапоги ноги пробираются сквозь лесной мусор.

– А как же Иштеребинт? – спросил он. – Неужели он пал?

Неуклюжий нелюдь сделал жест, похожий на пожатие плечами.

– Пал? Нет. Был повержен. Лишившись воспоминаний, мои собратья обратились к тирании… Превратили его в Мин-Уроикас.

Мин-Уроикас. То, что он произнес это слово с легкостью, свидетельствовало о серьезности его состояния. Среди уцелевших это имя не столько упоминалось, сколько выплевывалось или превращалось в проклятие. Мин-Уроикас. Яма непристойностей. Страшная крепость, мужчины которой убили всех своих жен и дочерей и тем самым обрекли на гибель всю свою расу.

– Голготтерат, – едва слышно произнес волшебник.

Тяжелый кивок. Полумесяцы отраженного солнечного света прыгали по голове Клирика.

– Я совсем забыл это имя.

– А как же вы? – спросил волшебник. – Почему вы не присоединились к ним?

Длительное молчание. Достаточно долгое, чтобы они успели подойти к основанию разрушенной библиотеки.

– Гордость, – наконец, сказал нелюдь. – Я бы разбил сердце самому себе. Поэтому я отправился на поиски тех, кого мог бы полюбить…

Акхеймион вгляделся в темный блеск его глаз.

– И уничтожить.

Торжественный кивок, несущий в себе тысячи лет неизбежности.

– И уничтожить.

Мимара не знает, что именно предупреждает ее о внезапной перемене в отношениях скальперов. Ее мать однажды сказала ей, что основная часть разговоров состоит из скрытых обменов и что большинство мужчин болтают в полном неведении об их значении и о собственных намерениях. Мимара усмехнулась этой идее, но не потому, что та звучала фальшиво, а потому, что ее мать спорила с ней.

– Большинству трудно это переварить, – сказала императрица с материнской усталостью. – Они верят в тысячу вещей, которые не могут видеть, но скажи им, что основная часть их собственной души скрыта, и они начнут упираться…

Это оказалось одним из тех редких замечаний, которые могли бы смягчить гнев Мимары и оставить ее просто обеспокоенной. Она не могла отделаться от ощущения, что объектом этого разговора, скрытым объектом, был ее отчим Келлхус. Мучительное подозрение, что мать предупреждала ее о нем.

В тот день какая-то ее часть проснулась. Одно дело – осознавать, что мужчины, ухаживающие за ней, говорят сквозь зубы, как сказали бы айнонцы, но совсем другое – думать, что мотивы могут скрываться сами собой, оставляя людей, которыми они движут, совершенно убежденными в своих благородных намерениях.

Теперь она это чувствует. Что-то скрытое произошло здесь, среди этих праздных людей, на разрушенных окраинах Сауглиша. Что-то такое же неземное и маленькое, как душа, стремящаяся к какому-то решению, но столь же важное, как все, что случилось в ее жизни.

Она становится тихой и внимательной, зная, что единственный вопрос заключается в том, осознают ли они это…

Скальперы.

Капитан присаживается на край замшелого камня, который пахнет каменной кладкой, хотя и выглядит вполне естественным. Он смотрит на случайные островки растительности среди камней с какой-то неподвижной ненавистью, как человек, который никогда не устает считать свои обиды. Галиан и Поквас разлеглись на матовой почве пригорка, тихо переговариваясь и шутя. Колл сидит, как труп со скрещенными ногами, его пустые глаза ничего не видят. Сарл то сидит, то встает, то снова садится и снова встает, ухмыляясь своим морщинистым лицом, и бормочет что-то о тропах и о богатстве.

Только Ксонгис остается трудолюбивым и бдительным.

Через некоторое время Галиан резко выпрямляется. С таким видом, словно между ним и Поквасом разрешается какой-то неслышный спор, он спрашивает:

– Какова будет наша доля?

Один удар сердца длится изумленное молчание – так силен общий ужас обращения к капитану.