Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Ты хочешь сказать, что он старше Бивня?

Все живущие нелюди были невероятно древними. Даже самые молодые из них были бы ровесниками древних пророков, если бы те еще жили. Но если верить проповедям их загадочного спутника, то Клирик – или Инкариол, Блуждающий – был намного старше, расцвет его сил произошел еще до появления Ковчега и до прихода инхороев.

Настоящий современник Нинджанджина и Кью’Джары Синмои…

– Иди спать, – ворчал волшебник.

Какая разница, кем был Клирик, если века превратили его в нечто совершенно иное?

– Вы смотрите на меня и видите нечто целое… единственное число… – сказал нелюдь однажды ночью. Его голова свисала с плеч, а лицо полностью терялось в тени. А когда он поднял глаза, слезы серебрили его щеки. – Вы ошибаетесь.

– Что он имел в виду? – спросила Мимара, когда они с волшебником свернулись калачиком на своих подстилках. Теперь они всегда спали бок о бок. Акхеймион даже привык к точке пустоты, которая была ее Хорой. С того самого первого нападения шранков, когда девушка с Сомой застряли за пределами зарождающегося защитного контура, он не хотел отпускать ее от себя.

– Он имеет в виду, что он не… э… личность… в том смысле, в каком ты и я – личности. А теперь иди спать, – сказал маг.

– Но как это возможно?

– Из-за памяти. Память – это то, что связывает нас с тем, чем мы являемся. А теперь иди спать.

– Что ты имеешь в виду? Как может кто-то не быть тем, кто он есть? В этом нет никакого смысла.

– Иди спать.

Друз лежал там, закрыв глаза и отгородившись так от мира, в то время как образ нечеловеческой красоты, постоянно воюющей с его тайным уродством, терзал его душу. Старый волшебник проклинал себя за глупость, спрашивал себя, сколько часов он потратил впустую, беспокоясь о странном. Клирик был одним из нильроиков, неуправляемых. Кем бы ни был некогда этот нелюдь, он больше не был им – и этого должно быть достаточно.

Если маг и перестал думать об Инкариоле в те дни, что последовали за битвой в развалинах Маймора, то только из-за шпиона-оборотня и того, что означало его присутствие. Но течение времени – это то, что притупляет наши более острые вопросы, делая все трудным для противостояния мягкого с податливой фамильярностью. Конечно, Консульт наблюдал за ним, человеком, который обучил аспект-императора Гнозису и таким образом освободил Три Моря, только чтобы отречься от него. Конечно, они проникли к Шкуродерам.

Но он был Друзом Акхеймионом.

И чем дальше Сома уходил в прошлое, тем больше присутствие Клирика раздражало его любопытство, тем больше старые вопросы начинали вновь пробивать себе путь к жизни.

Изменения затронули даже его Сны.

Он потерял свой чернильный рожок и папирус в безумных глубинах Кил-Ауджаса, так что больше не мог записывать подробности своего полученного во сне опыта. Да в этом и не было нужды.

Когда он обдумывал эти превращения, ему почти казалось, что он уплыл куда-то от реальной земли. Сначала он покинул центральное течение жизни Сесватхи, ушел от трагических чудовищ и погрузился в мирские подробности, где был посвящен в знание Ишуаля, тайной твердыни дуниан. Затем, словно эти вещи были слишком малы, чтобы проникнуть в ткань его души, он совсем выскользнул из Сесватхи, видя то, чего никогда не видел его древний предок, стоя там, где он никогда не стоял, как тогда, когда ему приснилась горящая библиотека Сауглиша.

А теперь?

Ему по-прежнему снилось, что он и безымянные другие стоят, скованные цепью теней. Сломленный человек. Ожесточенный. Они шли через туннель в тростниковом подлеске: кусты, которые росли вокруг их прохода, образовывали своды из тысячи переплетенных ветвей. За сутулыми плечами тех, кто стоял перед ним, он мог видеть конец туннеля, порог какой-то залитой солнцем поляны. Казалось, пространство за ней было настолько открытым и ярким, что его привыкшие к мраку глаза не выдерживали. Он чувствовал страх, который казался странно отделенным от окружающего мира, как будто этот страх пришел к нему из совершенно другого времени и места.

И он не знал, кто он такой.

Проревел титанический рог, их вереница, спотыкаясь, потянулась вперед, и он, вглядевшись, увидел впереди, по меньшей мере в сотне душ от него, изголодавшегося несчастного, шагающего в золотой свет… и исчезающего.

Кто-то завопил, но этот крик тут же оборвался.

Снова и снова ему снился этот бессмысленный сон. Иногда увиденные в нем события были совершенно одинаковы. Иногда он как будто бы оказывался на одну душу ближе к концу процессии. Он никогда не мог быть уверен.

Было ли дело в квирри? Была ли это бессмертная злоба Косм или жестокая прихоть судьбы?

Или травма его жизни наконец вывела его из равновесия и он погрузился в дремоту перед волками мрачного воображения?

Всю свою жизнь, с тех пор как он схватил увядший мешочек, который был живым сердцем Сесватхи глубоко в недрах Атьерса, его мечты имели смысл… логика, конечно, ужасающая, но все же понятная. Всю свою жизнь он просыпался с определенной целью.

А теперь?

– Так на что же это было похоже? – спросил Акхеймион Мимару, когда артель снова двинулась сквозь древесный мрак.

– Что было похоже? – отозвалась та.

Теперь они всегда обращались друг к другу на айнонском языке. Тот факт, что только капитан мог понять их, придавал им некоторую смелость – и это выглядело странно правильным, как будто сумасшедшие спутники должны были наблюдать за их обменом секретами.

– Жизнь на Андиаминских Высотах, – сказал он, – как Анасуримбор.

– Ты имеешь в виду семью, которую пытаешься уничтожить.

Старый волшебник фыркнул.

– Только подумай, больше никаких побегов.

Наконец, она улыбнулась. Гнев и сарказм, как узнал Акхеймион, были для Мимары своего рода рефлексом – а также ее защитой и убежищем. Если ему удавалось пережить ее первоначальную враждебность, что было непросто, несмотря на все его хорошее настроение, он обычно мог добиться от нее некоторой открытости.

– Это было сложно, – задумчиво проговорила девушка.

– Ну, тогда начни с самого начала.

– Ты имеешь в виду, когда они пришли за мной в Каритусаль?

Старый волшебник пожал плечами и кивнул.

Они замедлили шаг настолько, что отстали от остальных, даже от суровой вереницы Каменных Ведьм, которые украдкой бросали на Мимару тоскливые взгляды, когда та проплывала мимо них. Несмотря на хор птичьего пения, вокруг них стояла какая-то тишина, тишина медленного роста и разложения. Это было похоже на убежище.

– Ты должен понять, – сказала она нерешительно. – Я не знала, что со мной поступили несправедливо. Жестокости, которые я терпела… Но я была ребенком… а потом стала рабыней борделя – вот кем я была… Что-то такое, что насилуют, издеваются, снова и снова, пока я не стану слишком старой или слишком уродливой и они продадут меня в суконную мастерскую. Это был просто… такой путь… Поэтому, когда эотские гвардейцы пришли и начали избивать Яппи… Япотиса… хозяина борделя, я не поняла, что происходит. Я ничего не могла понять…