Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Акхеймион внимательно посмотрел на нее и увидел, как редкие солнечные лучи блеснули на ее лице.

– Ты думала, что на тебя напали, а не спасли.

Молчаливый кивок.

– Они забрали меня до того, как начались убийства, но я знала… По поведению солдат я поняла, что они холодны и безжалостны, как и все эти скальперы. Я знала, что они убьют любого, кто приложил руку к… моему позору…

У Мимары была привычка, когда она расстраивалась, переходить на тутсемский язык – грубый диалект, свойственный слугам и рабам из Каритусаля. Обрезанные гласные. Певучие интонации. Акхеймион подразнил бы ее за то, что она говорит, как айнонская шлюха, если бы тема разговора была менее серьезной.

– Они привезли меня на корабль – видел бы ты их! Они заикались, кланялись и опускались на колени – не солдаты, а имперские служащие, которые ими командовали, – продолжила она свой рассказ. – Они просили меня – умоляли! – о каком-нибудь распоряжении, о чем-то, что они могли бы сделать для моего здоровья и спокойствия, сказали они. Для моей славы. Я никогда этого не забуду! Всю мою жизнь моей единственной наградой была страсть, которую моя фигура возбуждала в мужчинах – лицо императрицы, бедра и прорезь молодой девушки, – и вот я стою, гордая обладательница чего? Славы? Поэтому я сказала: «Хватит. Прекратите убивать!» И они посмотрели на меня с вытянутыми лицами и сказали: «Увы, принцесса, это единственное, чего мы не можем сделать». «Но почему?» – спросила я их… «Потому что так повелела благословенная императрица», – ответили они… И поэтому я стояла на носу и наблюдала… Они пришвартовались на высокой реке, на причалах, обычно предназначенных для Багряных Шпилей, – знаешь такие? – чтобы я могла видеть, как трущобы поднимаются к северу. Все это мерзкое место было разложено передо мной для осмотра. Я видела, как оно горит… Я даже видела души, запертые в своих каморках… Мужчины, женщины, дети… прыгающие…

Старый волшебник внимательно наблюдал за ней, стараясь не выдать ни малейшего намека на жалость. Быть в один момент ребенком-проституткой, а в следующий – принцессой Империи. Быть вырванной из жалкого рабства и брошенной к вершинам величайшей державы со времен Сенея. А потом еще и увидеть, как твой старый мир сгорел дотла вокруг тебя…

Эсменет, как он понял, пыталась исправить свое преступление, совершив другое. Она ошибочно приняла месть за возмездие.

– Так что ты понимаешь, – продолжила Мимара, сглотнув. – Мои первые годы на Андиаминских Высотах были полны ненависти… мне даже стыдно. Ты понимаешь, почему я сделала все возможное, чтобы наказать свою мать.

Акхеймион некоторое время изучал ее, прежде чем кивнуть. Отряд поднялся по пологому склону и теперь спускался, используя в качестве ступеней паутину обнаженных корней. Редкий проблеск солнца мелькал над головой, образуя силуэты оборванных листьев.

– Я понимаю, – сказал он, когда они спускались вниз, чувствуя, как тяжесть его собственной истории, его собственных обид давит на тон его ответа. Они оба были жертвами Эсменет.

Дальше они шли молча, и их шаги были так же легкомысленны, как и быстры.

– Спасибо, – сказала Мимара через некоторое время, пристально глядя на него с любопытством.

– За что же?

– За то, что не спросил того, о чем спрашивают все остальные.

– Что именно?

– Как я могла выстоять там все эти годы. Как могла позволить использовать себя так, как меня использовали. Очевидно, все сбежали бы, перерезали бы горло хозяину и покончили с собой…

– Ничто так не делает из людей дураков, как роскошная жизнь, – сказал Акхеймион, качая головой и кивая. – Айенсис говорит, что они путают решения, принятые на подушках, с теми, которые были навязаны камнями. Когда они слышат, что других людей обманывают, они уверены, что знают лучше, как этого избежать. Когда они слышат о притеснениях других людей, они уверены, что сделают все, что угодно, но не будут умолять и съеживаться, когда над ними поднимут дубинку…

– И так они судят, – кисло сказала Мимара.

– Но в твоем случае они определенно не на ту напали!

Это вызвало у девушки еще одну улыбку – еще один маленький триумф.

Она начала рассказывать о своих младших братьях и сестрах, сперва сбивчиво, потом более уверенно и подробно. Она казалась удивленной собственными воспоминаниями и встревоженной. Она отреклась от своей семьи – это Друз знал наверняка. Но наблюдая и слушая, как она описывает объект своего гнева и злости, он начал подозревать, что она зашла так далеко в отказе от своих близких, что надо сказать ей, что на самом деле она была одна, без связей с родными и знакомыми, которые поддерживали бы ее.

Неудивительно, что Мимара так неохотно рассказывала ему обо всем. Люди, как правило, не любят описывать то, что им нужно забыть, особенно мелочи, любимые вещи, которые противоречат их драгоценному чувству несправедливости.

Она начала с Кайютаса, ребенка, которого Эсменет носила в своем чреве в тот день, когда Акхеймион отрекся от нее перед собравшимися лордами Священной войны. Он показался бы ей чем-то вроде бога, призналась она, если бы ее отчимом не был Келлхус – настоящий бог.

– Он почти точная копия своего отца, – сказала Мимара и кивнула, словно соглашаясь с собственным описанием. – Не такой отстраненный, конечно… В большей степени…

– Человек, – хмуро ответил старый волшебник.

Затем она перешла на Моэнгхуса, которого назвала самым нормальным и трудным из своих младших братьев и сестер. По-видимому, в юности он был сущим кошмаром, подверженным приступам безутешного гнева и постоянно задумчивым, если не сказать угрюмым. Эсменет регулярно оставляла мальчиков на попечение Мимары – в надежде привить ей немного нежности к младшим братьям и сестрам, предположила девушка. Больше всего она ненавидела занятия плаванием.

Очевидно, Моэнгхусу нравилось нырять под воду и долго не показываться. Первый инцидент был самым худшим – Мимара даже позвала на помощь телохранителей, но только для того, чтобы увидеть, как голова Моэнгхуса пробила сверкающую воду недалеко от нее. Он не обращал внимания на ее команды и проклятия и повторял этот трюк снова и снова. Каждый раз она говорила себе, что он просто играет, но ее сердце продолжало считать удары, и паника поднималась все сильнее и сильнее, пока она не выходила из себя от страха и ярости. Затем его голова волшебным образом появлялась в поле зрения, его черные волосы блестели в белом солнечном свете, и он смотрел на ее крикливые гримасы, прежде чем снова нырнуть. В конце концов она обратилась к его брату, требуя объяснений.

– Это потому, – сказала Кайютас с отрешенностью, от которой у нее защемило кожу, – что он хочет, чтобы люди считали его мертвым.