Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Ручей блестел во мраке, как жидкий обсидиан. В воздухе пахло глиной и холодной гнилью.

– На самом деле они были единственными… – наконец сказала Мимара. – Близнецы. Я была там, ты знаешь… я там с самого начала с ними возилась. Я видела, как они с воплями вырываются из материнской утробы… – Она замолчала, чтобы посмотреть, как ее обутые в сапоги ноги ступают по земле. – Я думаю, что это был единственный момент, когда я действительно… по-настоящему любила ее.

– Ты никогда не переставала любить ее, – сказал Акхеймион. – Иначе тебе не пришлось бы ее ненавидеть.

Гнев снова застилал глаза девушки, но, к чести своей, она сумела прогнать его из голоса. Она пыталась, понял старый волшебник. Она хотела доверять ему. Более того, она хотела понять, что он видит, когда смотрит на нее – возможно, слишком отчаянно.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– Не бывает простой любви, Мимара. – Голос мага дрогнул, когда он говорил это, словно его горло горело, а из глаз готовы были закапать слезы. – По крайней мере, любви, достойной этого имени.

– Но…

– Но ничего, – сказал он. – Слишком многие из нас путают сложность с примесью – или даже с загрязнением. Слишком многие оплакивают то, что мы в результате должны праздновать. Жизнь неуправляема, Мимара. Только тираны и дураки думают иначе.

Девушка нахмурилась в своей насмешливой манере «Ну вот, опять».

– Айенсис? – спросила она. Теперь ее глаза блестели и дразнили.

– Нет… Просто мудрость. Не все, что я говорю, заимствовано, знаешь ли!

Некоторое время Мимара шла молча, и ее улыбка сменилась озадаченной сосредоточенностью. Вместо того чтобы предложить ей продолжить рассказ, Акхеймион в молчании шел рядом с ней.

В конце концов она возобновила свой рассказ, описав близнецов Империи, Кельмомаса и Самармаса. Последний действительно был идиотом, как слышал Акхеймион. Но, по словам Мимары, имперские врачи с самого начала опасались, что слабоумными родились оба ребенка. Очевидно, двое младенцев просто смотрели друг другу в глаза, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Если их разделяли, они переставали есть, как будто у них был только один аппетит на двоих. И только после того, как Эсменет наняла знаменитого врача из Конрии, их души были окончательно разлучены и идиотизм Самармаса перестал быть тайной.

– Это было чудо! – воскликнула Мимара, словно заново переживая воспоминания об их исцелении. – Это было так… так странно… Они проснулись как… ну, как красивые маленькие мальчики, нормальные во всех отношениях.

– Ты их очень любила.

– Как же мне было не любить их? Они были невинными младенцами, рожденными в лабиринте – месте, не имеющем себе равных. Другие никогда не видели его, как бы они ни жаловались и ни кудахтали, они никогда не видели Андиаминских Высот такими, какими они были.

– И что же это было?

– Тюрьма. Карнавал. И храм, прежде всего храм. Тот, где грехи считались в соответствии с вредом, который был скорее перенесен, чем причинен. Это было не место для детей! Я сказала об этом маме, сказала ей, чтобы она отвезла близнецов в одно из поместий-убежищ, в какое-нибудь место, где они могли бы расти при свете солнца, где все было…

было…

Они нагнулись, чтобы пройти под нависшей громадой упавшего дерева, которое волшебник видел раньше, так что он предположил, что Мимара пошла следом за ним, чтобы лучше сосредоточиться. Ветки этого лесного великана сгибались и ломались, то ли откидываясь назад, то ли глубоко зарываясь в землю. Мертвые листья свисали с веток грубыми простынями. Найти проход было нелегкой задачей.

– Где все было – каким? – спросил Друз, когда стало ясно, что его спутница не хочет продолжать.

– Простым, – тупо ответила она.

Акхеймион улыбнулся в своей старой мудрой манере учителя. Ему пришло в голову, что девушка стремилась защитить память о своем детстве так же, как и невинность своих сводных братьев. Но он ничего не сказал. Люди редко ценят альтернативные, своекорыстные интерпретации собственного поведения – особенно когда страдания управляют балансом их жизней.

– Дай угадаю, – рискнул он. – Твоя мать отказалась, сказав, что, как принцы Империи, они должны были бы изучить опасности и сложности государственного управления, чтобы выжить.

– Что-то в этом роде, – ответила Мимара.

– Значит, вы ему доверяли. Я имею в виду Кельмомаса.

– Доверяли? – воскликнула девушка с нескрываемым недоверием. – Он был ребенком! Он обожал меня – до крайности! – Она бросила на мага сердитый взгляд, как бы говоря: хватит, старик… – Собственно, именно из-за него я и сбежала, чтобы найти тебя.

Что-то в этих ее словах вызвало у него тревогу, но, как это часто бывает в ходе горячих разговоров, его беспокойство уступило место тому, что он надеялся довести до конца.

– Да… Но он был сыном Келлхуса, Анасуримбора по крови.

– Ну и что?

– Значит, в нем течет кровь дуниан. Как и в Айнрилатасе.

Они перебрались через ручей и теперь карабкались по противоположной стороне оврага. Остальная артель шла прямо над ними – они видели вереницу хрупких фигур, пробирающихся под монументальными стволами.

– Ах, я все время забываю, – фыркнула Мимара. – Я полагаю, он просто манипулятор и аморальный тип… – Она смотрела на Друза так, как, по его мнению, смотрела на бесчисленное множество других людей на Андиаминских Высотах: как на нечто нелепое. – Ты слишком долго сидел взаперти в глуши, волшебник. Иногда ребенок – это просто ребенок.

– Это все, что они знают, Мимара. Дуниане. Они для этого и созданы.

Ее веки дрогнули, и она отпустила колдуна. Он понял, что она ничего не подозревает, – как и все остальные в Трех Морях. Для нее Келлхус был просто тем, кем казался.

В первые годы своего изгнания, самые тяжелые годы, он проводил бесконечные часы, возвращаясь к событиям Первой Священной войны – и больше всего к воспоминаниям о Келлхусе и Эсменет. Чем больше он размышлял об этом человеке, тем более очевидными становились разоблачительные слова скюльвендов, пока ему не стало трудно вспомнить, каково это – жить в кольце его чар. Подумать только, он все еще любил этого человека после того, как тот заманил Эсменет в свою постель! Сколько бессонных часов он провел, находя оправдания – оправдания! – этому поступку.

Но даже сейчас, спустя столько лет, внешние проявления продолжали говорить в пользу этого человека. Все, что Мимара описала, рассказывая о подготовке к Великой Ордалии – даже скальперы присоединились в ней! – свидетельствовало о том, что Келлхус утверждал много лет назад: что он был послан, чтобы предотвратить Второй Апокалипсис. Во время стычек с Мимарой Акхеймиона уже несколько раз охватывало это мучившее его старое чувство, то самое, от которого он страдал, когда был учеником школы Завета, путешествующим по судам Трех Морей, обсуждая те самые вещи, которые Келлхус сделал религией (и в этом была ирония, которая порой покалывала его). Тревожное желание бросать слова поверх слов, как будто разговор мог заглушить надломленные выражения, которые приветствовали его заявления. Жалобное, вкрадчивое чувство, что ему не верят.