Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Меппа? Он не знает, кто он такой.

Поздняя весна,

Новой Империи Год 20-й (4132 год Бивня),

Длинная сторона

Оно следило за их неумелым полетом через дикие земли. Оно наблюдало, оно жаждало, оно ненавидело…

Как же оно ненавидело!

Оно в основном держалось на деревьях, с ликованием бегая по мертвым ветвям под кроной. Оно питалось белками, ело их сырыми, а однажды закусило и дикой кошкой, которая сама попыталась сожрать его. Потом он поужинал ее мяукающим выводком, смеясь над их слабым шипением и борьбой. Их крошечные черепа трещали, как деликатесы.

Дни. Недели.

На протяжении извилистых миль, сквозь дождь, падающий в закручивающей листья ярости. Оно смотрело, как они бредут, смотрело, как они спят. Наблюдало, как они враждуют и спорят. Трижды оно видело, как они сражаются с блуждающими детьми древних отцов, шранками, и оно пригибалось, широко раскрыв глаза и удивляясь, когда спутанные клубки волшебного света и тени трепетали в искореженных глубинах леса.

А иногда оно осмеливалось подобраться ближе, как змея, ползущая к добыче. Шлифуя свой фаллос о седую кору, оно наблюдало за ней, девушкой, которая спасла их в древних, старинных глубинах. И оно познавало вожделение и злобу. Он смотрело с особенностью, неизвестной людям.

Оно звалось Сомой.

И каждую ночь оно искало какое-нибудь дерево, более высокое, чем другие, башню среди меньших колонн, и взбиралось, прыгая и раскачиваясь под кронами, от мертвого к живому, следуя по развилке и по ветке до самого гибкого предела, пока не прорвало последнюю лиственную сеть. Там, слегка поскрипывая на ветру, оно смотрело на океан древесных крон.

Оно выгибало шею назад, пока его голова не прижималась к позвоночнику, и начинало визжать.

И визжало.

Стража за стражей, ночь за ночью, пронзительные крики, которые не могли услышать даже собаки. Только крысы.

Визжание. Пока его рот не наполнялся кровью.

Каменные Ведьмы не могли за ними угнаться. Они начали жаловаться около полудня – по крайней мере, поначалу. Балнард, особенно жестокий галеот, ставший их фактическим лидером, зашел так далеко, что обвинил Шкуродеров в дьявольщине. С каким-то неподвижным безразличием Акхеймион наблюдал, как капитан подошел к размахивающему руками гиганту и вонзил ему под мышку нож.

– Ваши жизни принадлежат мне! – закричал он на остальных. – Мое право бить! Мое право мучить! Мое – убивать!

В ту ночь исчезли две Ведьмы – Акхеймион не помнил их имен. Ни на следующий день, ни в последующие о них не было сказано ни слова. Скальперы не говорят о мертвых, даже о таких презренных, как Каменные Ведьмы.

После этого начались дожди, небеса потемнели, и мир под лесными кронами тоже стал еще темнее. Удары молний были не более чем искрами и отблесками света, видневшимися сквозь дымку миллионов листьев, но гром грохотал, неровно пробиваясь сквозь разорванный мрак. Дождевые капли, разбрызганные по деревьям, падали бесчисленными висячими ручейками, целая армия их проливалась, пропитывая землю и превращая ее в хлюпающую жижу. И если путь становился все более трудным для Шкуродеров с их ночной порцией квирри, то для Ведьм он делался еще труднее.

Одного из Ведьм, украшенного ритуальными шрамами туньера по имени Осильвас, они потеряли на переправе через реку. С гноящейся раной на руке он с каждым днем похода шатался все сильнее. Однажды вечером Акхеймион наблюдал, как он стрижет волосы, прядь за прядью, – чтобы сбросить вес, предположил старик. Несмотря на свое состояние, старый волшебник думал, что этот человек выживет, возможно, приняв лихорадочный блеск в его глазах за свет решимости. Но одного неловкого шага в бурлящей воде было достаточно, чтобы его смыло прочь.

Другой, кривоногий сепалоранец, которого другие называли Свитком – очевидно, из-за сложной синей татуировки на его руках и ногах, – просто начал однажды ночью завывать, как сумасшедший, и его пришлось придушить, как нытика. На следующий день Эридид, который постоянно утверждал, что был пиратом в Сиронже в дни хаоса, предшествовавшие Новой Империи, начал хромать. Не важно, насколько упорно этот человек старался идти – он все равно прошел недалеко и упал. Последним воспоминанием Акхеймиона о нем была его гримаса: что-то вроде панической усмешки, растянувшейся на лице, выражавшем крайнюю боль. Взгляд, который требовал невероятных усилий при полном отсутствии сил.

Затем возник спор между Поквасом и Вульгулу, надменным туньером, который на время принял титульное командование над своими собратьями. Акхеймион не знал, что послужило причиной ссоры, ему было известно лишь то, что она произошла во время дележа общего дикого кабана. Поквас, в частности, был склонен осыпать Каменных Ведьм бранью, попеременно называя их собаками, негодяями и «мибу» – это слово, очевидно, означало разновидность зеумского шакала, известного тем, что он поедал себе подобных в сухой сезон.

– Будь хорошей мибу, – не раз слышал Акхеймион его слова, – и мы скормим тебе твоих мертвецов.

И вот случилась ссора: только что все вокруг было мрачным и изнуренным, а в следующее мгновение двое мужчин сцепились, и их пятки взметали вверх листья и грязь, когда они бросались друг на друга. Поквас был намного сильнее: зеленоглазый гигант скрутил Вульгулу и повалил его на землю. Затем он принялся колотить распростертого туньера по голове и по лицу. Снова и снова, пока все грызли и жевали свой обед и их руки и лица блестели от жира. Не было сказано ни слова, и не было слышно ничего, кроме тяжелого дыхания черного гиганта и глухих ударов его кулаков. Снова и снова. Танцор мечей продолжал бить человека еще долго после того, как тот умер, в то время как Акхеймион и другие продолжали наблюдать и есть. Только Мимара отвернулась.

Позже Сарл начал хихикать в своей странной манере, бормоча словно самому себе: «Я же говорил тебе, Киампас! А? Да!»

Что-то происходило…

Акхеймион чувствовал это всем своим существом – и мельком видел в глазах остальных. Особенно у Мимары. Он видел человеческую голову, вбитую в бурдюк с вином, и ничего больше не чувствовал… Разве что любопытство?