Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Слева от себя он увидел слугу – измученного на вид нильнамешца, который мыл стены и пол тряпкой. А еще он увидел брата, сидящего, сгорбившись, как бритая обезьяна, в правом углу комнаты – контуры его тела были освещены светом единственной жаровни. Каждая из его конечностей была прикована цепью, которая тянулась, как вытянутый язык, из пасти каменной львиной головы. Эти четыре головы были вделаны в дальнюю стену: две прижимались гривами к потолку, две лежали подбородками на полу. Кельмомас знал, что за этой стеной находится лебедочная комната с колесиками и замками для каждой цепи, что позволяет слугам, если понадобится, прижать его брата к полированному камню или предоставить ему различные степени свободы.

Судя по количеству звеньев цепей, свернувшихся кольцами на полу, сейчас они были отпущены примерно на две длины – достаточно, чтобы облегчить и подбодрить мальчика. Обычно Айнрилатас выл и бушевал, когда ему не давали ни малейшей слабины.

Сначала Кельмомас подумал, что он совершенно неподвижен, но это было не так.

Его брат сидел и корчил рожи… придавал своему лицу разные выражения.

Не какие попало, а те, что принадлежали рабу, который наклонялся туда-сюда со шваброй в руках, оттирая мочу и фекалии благоухающим и отбивающим другие запахи средством. Время от времени глухонемой бросал испуганный взгляд в сторону своего пленника, но видел только отражение своего лица.

– Большинство из них сбегают, – сказал Айнрилатас. Кельмомас знал, что тот обращается к нему, хотя узник даже не взглянул на мальчика. – Рано или поздно они предпочтут хлыст моему взгляду.

– Они просто дураки, – ответил Кел, слишком робея, чтобы открыть дверь, не говоря уже о том, чтобы переступить порог.

– Они именно такие, какими кажутся.

Косматая грива Айнрилатаса повернулась, и он уставился на молодого принца Империи дикими и смеющимися голубыми глазами.

– В отличие от тебя, братишка.

Если не считать вытянутого лица, Айнрилатас был совершенно не похож на того брата, каким Кельмомас помнил его с детства. Он вырос, и золотистая дымка волос окрасила его обнаженную фигуру в золотой цвет, а годы борьбы с железными оковами выковали ему роскошные мускулы. Борода покрывала его подбородок и челюсти, но по щекам ей еще только предстояло взобраться.

Его голос был глубоким и соблазнительным. Совсем как у отца.

– Подойди, маленький брат, – сказал Айнрилатас с дружеской улыбкой и рванулся к выходу так внезапно, что глухонемой схватился за ручку швабры и отскочил назад. Пленник приземлился как раз недалеко от того места, где цепи могли бы оборвать его движение.

Кельмомас наблюдал, как он присел на корточки и испражнился, а затем вернулся на прежнее место. Все еще улыбаясь, Айнрилатас помахал младшему брату рукой. Теперь у него были мужские запястья – руки воина с толстыми пальцами.

– Подойди… Я хочу обсудить это дерьмо между нами.

Будь перед ним кто-то другой, Кельмомас счел бы это какой-то безумной шуткой. Но не так обстояло дело с Айнрилатасом.

Мальчик толкнул дверь внутрь и шагнул в зловоние, остановившись всего в двух шагах от свернувшихся нечистот. Раб краем глаза заметил Кельмомаса и резко обернулся во внезапно охватившей его тревоге. Но стоило ему узнать мальчика, и он поспешил продолжить уборку. Как и многих дворцовых рабов, страх держал его прикованным к задаче, что стояла перед ним.

– Ты не выказываешь отвращения, – сказал Айнрилатас, кивая на испражнения.

Кельмомас не знал, что сказать, и поэтому промолчал.

– Ты ведь не такой, как другие, правда, братишка? Нет… Ты такой же, как я.

«Запомни свое лицо, – предупредил тайный голос. – Только отец обладает силой в большей мере!»

– Я совсем не такой, как ты, – ответил маленький принц Империи. Ему казалось странным стоять по другую сторону от этой двери. И неправильным… Таким ужасно неправильным.

– Но это так, – усмехнулся заключенный. – Все мы унаследовали способности нашего отца в какой-то извращенной мере. Мне… Я обладаю его чувствительностью, но мне совершенно не хватает его единства… его способности к контролю. Моя природа пронизывает меня насквозь – алчущая, так славно алчущая! – освобожденная от маленьких армий стыда, которые держат души других в абсолютном плену. Разум отца озадачивает меня. А сострадание матери заставляет меня выть от смеха. Я – единственная свободная душа в мире…

Говоря это, он поднял скованные руки и указал на грязный пол перед собой.

– Я гажу, когда гажу.

В ушах мальчика зазвенело – так напряженно смотрел на него старший брат. Его голос сорвался, как будто в горле застрял крючок.

Айнрилатас усмехнулся.

– А как насчет тебя, братишка? Ты гадишь, когда гадишь?

«Он видит меня… – прошептал тайный голос. – Ты стал безрассудным, пока отец отсут…»

– Кто это? – рассмеялся пленник. – У тебя такой вид, как будто ты кого-то слушаешь – это часто бывает, когда никто не говорит. Кто тебе нашептывает, братишка?

– Мама говорит, что ты сумасшедший.

– Игнорируешь мой вопрос, – отрезал старший брат. – Услышал что-то оскорбительное, что-то такое, что тебе интересно, и таким образом уклоняешься от колючего вопроса. Подойди ближе, маленький брат… Подойди ближе и скажи мне, что ты не гадишь, когда гадишь.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду!

«Он знает, что ты лжешь…»

– Все ты понимаешь… Подойди ближе… Позволь мне заглянуть тебе в рот. Позволь мне услышать этот шепот, который не является твоим голосом. Кто? Кто говорит внутри тебя?

Кельмомас отступил на шаг назад. Айнрилатасу каким-то образом удалось прокрасться вперед и незаметно для мальчика ослабить цепи.

– Дядя идет к тебе! – выкрикнул ребенок.

В наступившем оценивающем молчании был слышен стук сердца.

– Ты опять игнорируешь вопрос, – сказал узник. – Но на этот раз ты говоришь правду, которая, как ты знаешь, заинтригует меня. Ты имеешь в виду нашего святого дядю, не так ли? Святой дядя приедет навестить меня? Я чувствую в этом запах матери.

Мальчик нашел силу в одном лишь упоминании о ней.

– Д-да. Мама хочет, чтобы ты прочел его лицо. Она боится, что он замышляет заговор против отца – против нас! Она думает, что только ты можешь это увидеть.

– Подойди ближе.

– Но дядя уже научился тебя дурачить.

Произнося эти слова, Кельмомас проклинал их за неуклюжесть. Присевший перед ним человек был Анасуримбором. Божественность! Божественность горела в крови Айнрилатаса так же верно, как и в его собственной.

– Мой родич, – прокаркал Айнрилатас. – Кровь моей крови. Какую любовь ты питаешь к матери! Я вижу, как она горит! Горит! Пока все остальное не станет углем и пеплом. Это из-за нее ты злишься на дядю?