Макс Мах - Черная луна [litres]

– Кто дал тебе артефакт? Отвечай!

Герда не сразу поняла, что теперь настоятель спрашивает именно ее.

– Я…

– Что? Не молчи! Говори, кто дал тебе «Руку господню»?

– Мне никто не давал никаких артефактов! – взмолилась Герда, падая на колени. – Я вообще не знаю, о чем вы говорите!

– Молчать! – заорал на нее настоятель. – Отвечать на мои вопросы!

– Но я…

– Молчать, я сказал!

Герда замолчала, но он продолжал задавать ей нелепые вопросы, не позволяя даже объяснить, насколько они нелепы.

Ректор пытался вмешаться, но настоятель задавил своим авторитетом буквально всех. В Коллегиуме главным являлся он, и все это знали. Поэтому и судьбу Герды решил тоже он. Несмотря на то, что им так и не удалось найти в ее памяти что-нибудь, что связывало бы Герду со страшным преступлением, совершенным вечером накануне, – а они искали и еще как! – решение настоятеля оказалось для Герды катастрофическим. Она приговаривалась к изгнанию! Куратор курса попробовала было за нее заступиться, но настоятель едва ли не в буквальном смысле слова заткнул ей рот. Он был неумолим. Он жаждал крови, и он ее пролил, пусть даже это была кровь невиновного.

То, что с ней сделали, не укладывалось в голове. Обвинив в чудовищных преступлениях, которые она, в принципе, не могла совершить, но ни в чем при этом не уличив, не доказав вину, не приведя хоть каких-нибудь аргументов или обоснований, ее вышвырнули на улицу без денег и документов, и даже без вещей. Это был самый безжалостный приговор, какой можно было себе представить. Самое жестокое наказание, какое могли к ней применить. Ее ограбили – ведь все деньги и вещи Герды остались в Коллегиуме – и бросили умирать. Что еще могло ее ожидать в чужом незнакомом городе посредине зимы? Только насилие и смерть. Или рабство, которое будет хуже смерти и станет, в конце концов, всего лишь прелюдией к окончательной гибели.

От понимания того, как бесчеловечно с ней поступили, Герду охватил ужас, и она сделала последнюю отчаянную попытку вернуться в Коллегиум. Сначала она что есть сил стучала в запертые ворота, билась о них всем телом и молила о пощаде. Она унижалась, вставала на колени прямо в грязь, оставшуюся после недавнего дождя, взывала к милосердию, кричала, что никогда никому больше не причинит вреда, не будет ни в чем перечить, что готова мыть полы и таскать тяжести. В общем, готова на все, только бы ее впустили обратно. Но настоятель был неумолим. Впрочем, возможно, он просто успел о ней забыть, – в конце концов, кто она и кто он! – а неумолимы и безжалостны были другие люди. Те, которые не снизошли до ее мольбы, не сжалились над несчастной девушкой, не бросили со стены даже жалкой серебрушки.

Сколько времени продолжалась эта истерика, Герда не знала. Очнулась она все у тех же наглухо запертых ворот, зареванная, с охрипшим горлом, со сбитыми в кровь коленями, вся измазанная в грязи. Между тем солнце уже клонилось к закату, и Герда решила идти в город. Оставаться на ночь около Коллегиума не имело смысла. Она уже поняла, что не дождется снисхождения и никто не придет к ней на помощь. Оставалась надежда, что в Рогле кто-нибудь сжалится над бедной сиротой и, Христа ради, возьмет в услужение. Сейчас Герда старалась не думать о том, какой может оказаться плата за «доброту» богобоязненного горожанина или фермера. Все это станет актуально потом, когда она найдет кров для ночлега, огонь, чтобы не замерзнуть в ночи, и какую-нибудь еду, чтобы не умереть с голода.

Дорога спускалась с горы бесконечным серпантином. Виток за витком, вниз вдоль склона к Большому тракту и реке, за которой вздымались городские стены. Герда смерила взглядом расстояние и прибавила шагу. Идти было еще далеко, но на долину уже опускались сумерки. Зимой темнеет раньше. Но, если она не успеет войти в город до закрытия ворот, то, скорее всего, замерзнет насмерть под его стенами или на этой дороге, которой не видно конца. Среди ужасов, которые мерещились ей в слишком быстро наступающей ночи, фигурировали также злобные разбойники, оголодавшие волки и беспощадные горные барсы. Герда спешила. Страх подгонял ее, заставляя идти все дальше вперед, и она шла так быстро, как только могла, но уже понимала, что все напрасно, ей не успеть.

«Что ж, – подумала она с тоской, – не получилось убить в Эриноре, достанут здесь».

Герда остановилась и перевела дыхание.

«Не успеть…»

И в этот момент она заметила быстро приближающегося к ней всадника, а еще через пару минут услышала уже топот копыт по каменистой земле. Теперь она рассмотрела – хотя сумерки мешали различить подробности, – что верхом на пегой лошадке в гору поднимается не мужчина, а женщина. Сидит в седле по-мужски, но одета явно в платье и плащ. Тогда Герда пошла навстречу. Надежда на помощь, разумеется, была ничтожной, но все-таки надежда всегда лучше любой самой замечательной безнадеги. Между тем всадница подъехала к Герде и остановила лошадь.

– Никак из Коллегиума прогнали?

– Да, сударыня, – поклонилась Герда женщине. – Приговорили к изгнанию и вышвырнули за ворота.

– Денег, небось, не дали. – Не вопрос, констатация факта, видно, знает, о чем говорит.

– Даже свои не позволили забрать.

– Вот же ироды! – со злобой сказала, словно выплюнула, незнакомка. – Ладно, – добавила, пару раз вздохнув и выдохнув. – Нечего нам тут лясы точить. Дома, в тепле, успеем еще наговориться. Залезай мне за спину, девочка, поедем выручать твою задницу!

Так Герда познакомилась с Ольгой Грох, содержавшей корчму на большой дороге. Корчма, а вернее, постоялый двор с корчмой и конюшней, окруженный тыном с крепкими воротами, стоял на тракте как раз в том месте, где от него отходит дорога на Роглу, и притащились они туда уже в темноте. Было очевидно, что одна, да еще и пешком Герда до города засветло не добралась бы. А так доехали до постоялого двора, Ольга постучала в ворота, и вот уже распахиваются тяжелые створки, кто-то уводит лошадь в конюшню, а они вдвоем с хозяйкой проходят через боковую дверь в небольшую комнатку, примыкающую к кухне. Здесь было тепло – в очаге, весело потрескивая, плясал на поленьях огонь, – и невероятно здорово пахло едой.

– Садись, горемыка! – кивнула Ольга на табурет у стола. – Сначала соберу тебе что-нибудь поесть, тогда и поговорим.

Сейчас, при свете лампы, Герда разглядела наконец свою спасительницу. Ольга Грох оказалась дородной моложавой женщиной с редкими седыми прядями в толстой косе, с живым выразительным лицом и внимательными глазами. Она улыбнулась растерянной и порядком дезориентированной Герде и вышла, притворив за собой дверь.

Герда рассеянно огляделась вокруг, ничего, на самом деле, не замечая, села все-таки на табурет, недоуменно посмотрела на закрывшуюся за доброй женщиной дверь и внезапно снова заплакала. Слезы лились сами собой, и она ничего не могла с этим поделать. Просто сидела и плакала. Глядела перед собой и ничего не видела. Даже вернувшуюся в комнату хозяйку не сразу заметила. Та ее дважды окликнула, прежде чем Герда очнулась от транса, в котором пребывала все это время, осмысленно взглянула на свою спасительницу и вытерла рукавом грязного, насквозь промокшего платья заплаканные глаза.