Ирина Фуллер - Лебединая башня

Принцесса спустилась к завтраку – все еще в платье, хотя ее сухую одежду принесли к ней в комнату накануне вечером. Тогда же она заплатила хозяйке, чтобы оставить наряд себе: ей требовалась одежда на смену.

Даррит и Пилигрим пили чай. Буря, по их словам, уже позавтракала и вышла на прогулку. Омарейл снова взглянула в окно – идти гулять в такой туман мог только сумасшедший.

– Она не может находиться взаперти, – пояснил Пилигрим, отламывая ломоть хлеба от большой буханки. – Несколько часов в помещении, и она начинает сходить с ума. Но не думай, она не заблудится. Ты можешь выкинуть ее в открытое море, и она найдет путь домой.

Омарейл чуть улыбнулась. Она уже слышала, как другой человек говорил о другой девушке с такой же смесью антипатии и восхищения. Она чуть склонила голову набок.

– Необычные эмоции вы испытываете к Буре, Пилигрим…

Тот издал сердитый рык.

– Вот за это не люблю вас, эксплетов, – рыкнул он, громко поставил на стол пустую чашку и в несколько шагов покинул таверну.

– Неужели тоже пошел гулять? – задумчиво произнесла Омарейл. – Не могу представить, что заставляет их идти на улицу в такое время… Почему ты так смотришь на меня, Даррит?

Порой она сожалела, что эксплеты не могли прочесть эмоции друг друга.

Он чуть сощурил глаза и долгое время просто продолжал молча рассматривать ее. Омарейл неторопливо намазала хлеб маслом, совершенно точно зная, что он слышал вопрос, и ответил бы, если бы хотел.

– Я совсем не так представлял вас, – сказал, наконец, он, и на ее вопросительно поднятую бровь продолжил: – В моем воображении принцесса Омарейл всегда была небесным созданием, окруженным всеми благами цивилизации. Не скажу, что много думал об этом, и все же в моей голове был образ изнеженной барышни, воспитанной на классической литературе, вечерами пишущей натюрморты маслом и музицирующей на фортепьяно. Я не думал, что вы избалованы, скорее предполагал, что вынужденная изоляция сделала вас… далекой от реального мира. И сейчас я ожидал бы от вас истерик, недовольства бытовыми условиями, жалоб на трудности и длительность нашего путешествия. Наконец, простого проявления усталости. Но вы… вы совсем другая.

Она посмотрела на собеседника, думая над тем, что он сказал. Что помогало ей держаться? Наверное, внутренний запрет раскисать, жалеть себя, упиваться собственным несчастьем. Пока у нее была цель и был путь, по которому она намеревалась идти, у нее находились силы.

– Думаю, та Омарейл, которую описал ты, не влипла бы в такую историю, – вздохнув, сказала девушка.

– Это верно. – Он кивнул, усмехнувшись.

Принцесса чуть помолчала, а затем спросила:

– Ты не считаешь, что то, что я сделала, – непростительно?

Он задумчиво потер подбородок.

– Если бы узнал обо всем из газет, счел бы вас недисциплинированной, эгоистичной дурочкой. Но из ваших уст история звучит как-то… иначе. Я не чувствую, что вправе винить вас. Не уверен, что могу объяснить почему.

Она не знала, что ответить, чтобы это не звучало слишком сопливо или патетично. От необходимости что-то сказать ее спас Май, который шумно опустился на стул между Дарритом и Омарейл и со счастливой улыбкой пожелал им доброго утра.

Вскоре туман рассеялся. На мосту сделали настил из досок, и путники вернулись в повозку, чтобы продолжить путь. Пилигрим сел рядом с кучером, и Омарейл слышала, как он время от времени давал указания, куда повернуть.

Все пребывали в хорошем расположении духа. Май рассказывал истории из детства, вызывая смех у Омарейл и порой – Бури, а Даррит бесстрастно изучал своих спутников, никак не комментируя происходящее.

– И вот мама сказала, чтобы я, идиот, шел к отцу. Одна штанина оторвана, вторая просто порвана на колене. Отец, как обычно, чистил лодку. Я пришел и сказал, что мама послала меня к нему, и показал на штаны. Отец молча посмотрел на меня, потер подбородок, подошел и просто оторвал вторую штанину. Так я остался в идиотских шортах, в которых был вынужден гулять до воскресенья. Спустя месяца два мы с парнями прыгали с крыши баржи, и, в общем, я ударился лицом о катушку. Такую здоровую железяку. И выбил передний зуб. Мать, увидев меня, чуть не упала в обморок, велела прополоскать рот ромашкой – и отправила к отцу. Тот опять чистил лодку. Увидев меня и изучив мои зубы, он взял нитку и вырвал еще один! Я, если честно, офонарел. И вот, представьте мой ужас, когда я спустя еще месяц сломал себе руку – полетел с пирса и шлепнулся на лодку соседа. Я откровенно боялся идти домой, предполагая, что отец сломает мне вторую руку. Сначала парни, а потом и все соседи едва не несли меня домой, а я бился в истерике. В общем, как оказалось, отец все эти события между собой никак не связывал: штанину он действительно оборвал в воспитательных целях, а вот про зубы – он подумал, что у меня вывалился передний и мать отправила меня к нему, чтобы он вырвал соседний, который тоже шатался. Руку мне ломать он, естественно, не стал. Но я с тех пор все равно в душе жутко боялся, когда мать отправляла меня к нему в качестве наказания.

За окном проплывали серо-голубые долины с голыми деревьями и белесой полоской леса где-то вдали. Было морозно, и Омарейл прятала нос в меховой воротник плаща. Когда ее уже начало клонить в сон, повозка остановилась. Принцесса услышала, как Пилигрим спрыгнул с кучерской скамьи. Через несколько мгновений он открыл дверь повозки. Омарейл воспользовалась предложенной помощью и, вложив свою ладонь в его, осторожно спустилась по ступенькам на промерзшую землю.

Пилигрим намеревался отпустить ее руку, но вдруг вместо того, чтобы расслабить ладонь, сжал кончики ее пальцев и чуть притянул Омарейл к себе. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что привлекло его внимание.

– Интересная застежка.

Она почувствовала, как грудь сжало от неприятного волнения. Два солнечных диска из бронзы с соединявшей их цепочкой держали плащ на ее плечах. Два солнечных диска, которые были символами династии Доминасолис и считались отличительным знаком королевской семьи и семей, к ней приближенных.

– Подарок, – выдохнула Омарейл, вяло улыбнувшись.

Зная, что не сможет держать свой страх при себе, она отвела взгляд. Она надеялась, что это поможет спрятать эмоции от Пилигрима.

Кто-то встал у нее за спиной, и она чуть обернулась. Это был Даррит, он, прищурившись, смотрел на собеседника Омарейл. Последний безразлично хмыкнул и отошел в сторону, чтобы обвести взором полоску редкого леса с затерявшейся среди деревьев хижиной.

Даррит и Омарейл обменялись взглядами, но ни один не сказал ни слова.

Вскоре они оказались у низкой грубо сколоченной калитки. И прежде чем кто-либо успел открыть ее, к ним навстречу вышел мужчина.