Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

— С меня хватит.

Пришлось стиснуть зубы и изобразить улыбку, иначе потекли бы слезы. Эта фраза обрушилась всем сокрушительным весом. Жужело с Дрофдом, и Брек, и Атрок с Агриком. А сколько еще других. Череда мертвых, уныло уходящая в смутную глубину памяти, оставляя после себя лишь чувство вины. Череда битв, сквозь которые пришлось пройти, побед и поражений. Принятых решений, верных и неверных, каждое висит на ногах отдельной гирей.

Доу кивнул, аккуратно посылая меч обратно в ножны.

— У всех у нас срок годности ограничен. Человеку с твоим опытом не в чем себя упрекнуть. Ни за что и никогда.

Зобатый еще сильнее сжал зубы, сглотнул слезы.

— Ты, я думаю, найдешь себе на эту работу кого-то еще… — выдавил он сухой остаток слов.

— Уже подыскал, — Доу кивком указал в сторону двери. — Дожидается снаружи.

— Вот хорошо.

Трясучка, пожалуй, справится не хуже, а то и лучше. Все-таки каждому по делам его, а не так, как судачит народ.

— На-ка вот, — Доу кинул через комнату, а Зобатый подхватил что-то увесистое — судя по звону, монеты. — Двойная позолота, и еще кое-что сверху. Чтоб было на что обосноваться.

— Спасибо, вождь, — сказал Зобатый.

Он-то уж дожидался ножа в спину, а никак не кошеля в руки.

Доу упер меч в землю.

— Чем займешься-то?

— Да вот, был плотником — тыщу лет назад, язви ее. Думал, может, вернусь к этому ремеслу. Поработаю малость с деревом. Глядишь, сколочу пару гробов, хотя в мирной жизни друзей хоронишь не так часто.

— Хм. — Доу задумчиво вращал меч большим и указательным пальцами, кончик ножен постепенно вкручивая в землю. — А я своих уже всех перехоронил. Кроме тех, кто сделался мне врагами. Знать, туда дорога и заводит каждого бойца?

— Если идти по ней достаточно далеко, в самый конец.

Зобатый еще постоял, но Доу не отзывался. Поэтому он сделал вдох и повернулся уходить.

— А я вот горшками занимался.

Зобатый остановился с рукой на дверной ручке; волосы на шее встали дыбом. Однако Черный Доу по-прежнему стоял на месте, задумчиво оглядывая свою руку в шрамах, буграх и коростах.

— Был подмастерьем у горшечника.

Доу фыркнул.

— Тоже чертову кучу лет назад. А потом пошли войны, и я взялся за меч. Всегда думал вернуться назад к прежней жизни, да… оно вишь как складывается. — Он сощурился, легонько потирая кончик большого пальца об остальные. — Глина, она… У меня от нее руки были такими… мягкими. Представь себе.

Когда он поднял взгляд, в глазах у него светилась улыбка.

— Удачи тебе, Зобатый.

— Эйе.

Зобатый кивнул, шагнул наружу и, прикрыв за собой дверь, вздохнул с облегчением. Вон как, оказывается: несколько слов, и все кончено. Иногда что-то представляется невероятным по размеру скачком, а когда свершилось, получается, что это и не скачок вовсе, а так, маленький шажок. Трясучка стоял на месте со сложенными руками; Зобатый хлопнул его по плечу.

— Ну что, теперь, видно, все ляжет на тебя.

— Вот как? — под свет факела вышел кто-то еще, с длинным шрамом, рассекающим щетину стриженых волос.

— Чудесница! — удивился Зобатый.

— Что, не ожидал? — усмехнулась она.

Видеть ее здесь было и впрямь удивительно, но сберегало время, потому что дальше Зобатый хотел поговорить именно с ней.

— Как дюжина? — спросил он.

— Все четверо дюжат прекрасно.

Зобатый поморщился.

— Н-да. А знаешь, я хотел с тобой кое о чем поговорить.

Чудесница подняла бровь. Что ж, лучше в глаза и с лету.

— Я всё. Ухожу.

— А я знаю.

— В самом деле?

— Ну а как бы я иначе заняла твое место?

— Мое место?

— Второго при Доу.

Глаза у Зоба широко раскрылись. Он поглядел на Чудесницу, на Трясучку, снова на нее.

— Ты?

— А почему бы нет?

— Ну, я как-то думал…

— Что когда ты уйдешь, для всех остальных перестанет вставать солнце? Вынуждена тебя разочаровать, извини.

— А как же твой муж? Сыновья? Я думал, ты собиралась…

— Последний раз на хутор я наведывалась четыре года тому.

Чудесница закинула голову, а в глазах у нее была жесткость, которой Зобатый раньше не замечал.

— Их там не было. Куда делись, неизвестно.

— Но ведь еще месяца не прошло, как ты туда возвращалась?

— Погуляла денек, посидела у реки с удочкой. И вернулась обратно в дюжину. Не находила сил тебе об этом сказать. Не могла выносить жалость. Такова уж судьба у таких, как мы. Еще увидишь.

Она взяла его руку, сжала, он же стоял как истукан.

— Сражаться с тобой бок о бок было честью, Зобатый. Береги себя.

И решительно пошла к двери, та со стуком закрылась за ней, оставив Зобатого, растерянно поглядывающего на темное дерево.

— Вот так. Думаешь, что знаешь кого-то как облупленного, а оно вдруг…

Трясучка цокнул языком.

— Никто никого на самом деле не знает.

Зобатый сглотнул.

— В жизни сюрпризов хоть отбавляй.

На этом он повернулся к лачуге спиной и ушел в густой сумрак.

В грезах он часто живописал себе сцену великого прощания. Вот он шествует в яркую будущность мимо радушно напутствующих его названных, а спину ему саднит от крепких сердечных хлопков. Шагает по коридору из обнаженных мечей, блещущих на ярком солнце. Скачет вдаль, приветственно вздымая кулак под бесшабашный гомон карлов, а женщины вовсю льют слезы, хотя откуда здесь взяться женщинам, остается лишь гадать.

На самом деле он тихо ускользал в прохладном предрассветном сумраке, никем не замеченный и не запомненный. Видно, оттого, что у жизни такое невзрачное обличье, человеку и нужны грезы.

Все более-менее именитые толклись на Героях, ждали потешной расправы над Кальдером. Лишь Весельчак Йон, Скорри Легкоступ да Поток спустились с ним попрощаться. Остатки Зобовой дюжины. Да еще Бек, с темными кругами под глазами и Отцом Мечей в кулаке. Как бы они ни пытались крепиться-улыбаться, на лицах читалась обида. Как будто он их чем-то подвел. А может, так оно и было.

Зобатый всегда втихомолку гордился, что о нем тепло отзываются. Мол, прямой, как резак, и все такое. Между тем мертвые его друзья давным-давно числом превысили живущих, а за последние дни как будто скопом подняли чашу его авторитета. Трое из тех, кто мог бы попрощаться и напутствовать его теплее других, лежали в грязи на вершине холма, а еще двое — на задке его кибитки.

Он попробовал натянуть на них старое одеяло, но, как ни растягивай, квадратным оно не становилось. И сквозь истертую старую ткань жалкими бугорками проступали подбородки Жужела с Дрофдом, их носы и ступни. Такой вот саван для героев. Хотя хорошие одеяла нужны живым. Мертвым согреваться ни к чему.

— Поверить не могу, что ты уходишь, — признался Скорри.

— Да я уж сколько лет об этом говорил.

— Говорил. Но не уходил же.

Зобатому оставалось лишь пожать плечами.