Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

— А теперь вот да.

Для Зобатого прощание с бойцами было сродни пожатию рук перед боем. Тот же острый прилив дружеского чувства. Хотя в эту минуту оно значило еще больше, потому как все знали, что это последний раз, а не просто опасались, что может таковым оказаться. Однако если не считать порывистых объятий, ощущение это было совсем иного рода. Друзья казались малознакомыми, чуть ли не чужими. Быть может, он сам для них сейчас вроде павшего товарища. Они просто хотят его похоронить, чтобы продолжать жить дальше. Для него нет даже рутинного ритуала склоненных голов над свежевырытой могилой. А есть лишь краткое прощание, похожее на предательство с обеих сторон.

— Так ты на представление, получается, не остаешься? — спросил Поток.

— На поединок-то?

Или убийство, если называть вещи своими именами.

— Да нет. Я, пожалуй, крови понавидался. Ну что, дюжина твоя, Йон.

Йон оглянулся на Скорри, Потока и Бека.

— Так мне с ними теперь и куковать?

— Ничего, обзаведешься еще кем-нибудь. Дело наживное. Несколько дней, и ты не заметишь, что кого-то не хватает.

Печально, но недалеко от истины. Так было всегда при потере одного или другого бойца. Представить сложно, но то же самое будет и с ним. Его забудут, как пруд забывает брошенный в него камень. Разойдутся по воде круги, и тебя уже нет. Канул. Такова природа человека — забывать.

Йон покосился на одеяло и то, что под ним.

— Если я умру, — проговорил он, — то кто же отыщет за меня моих сыновей…

— А ты не думал — может, тебе самому их отыскать? Отыщи их сам, Йон, расскажи им, кто ты есть, и исправь то, что не успел, пока еще силы есть.

Йон посмотрел себе под ноги.

— Не мешало бы.

Тишина, уютная, как заноза в заднице.

— Ну что, нам пора. Надо с Чудесницей держать наверху щиты.

— В самом деле, — согласился Зобатый.

Йон повернулся и зашагал вверх по склону, покачивая на ходу головой. Скорри напоследок кивнул и заспешил следом.

— Всех благ тебе, вождь, — сказал Поток.

— Да какой я теперь вождь. Отвоевался.

— Ничего, для меня ты всегда им останешься, — и захромал за первыми двумя.

Возле Зобатого остался один лишь Бек. Паренек, с которым они не знакомы и двух дней, но который, видно, хочет сказать слова прощания.

Зобатый со вздохом стал усаживаться на место возницы — медлительно, морщась от всевозможных ушибов, полученных за последние дни. Бек стоял внизу, сжимая обеими руками воткнутый в землю Отца Мечей в ножнах.

— Мне предстоит держать щит за самого Черного Доу, — сообщил он. — Это мне-то. А тебе ни разу не доводилось?

— Неоднократно. Ничего особенного. Просто держи круг, чтобы никто с него не сходил. Стой за своего вождя. Делай все по-правильному, как вчера.

— Вчера, — выговорил Бек, глядя неотрывно на колесо повозки, как будто прозревал всю землю насквозь и ему не нравилось то, что он видит на другой стороне. — Вчера я тебе сказал не все. Хотел, но…

Зобатый обернулся на две застывшие фигуры под одеялом. Вообще-то можно обойтись и без чьих-то исповедей. Тут и так веса целая телега, особенно если учитывать груз собственных просчетов. Но Бек уже говорил — монотонно зудел, как зависшая в духоте пчела.

— Я убил человека, в Осрунге. Но не от Союза, а одного из наших. Парня по имени Рефт. Он стоял и сражался, а я бежал и прятался, а его убил. — Он так и не отводил от колеса повлажневшего взгляда. — Проткнул его насквозь отцовским мечом. Принял его за человека Союза.

Ужас как хотелось тряхнуть поводья и уехать. Но, может, он, Зобатый, мог чем-то помочь, и все его понапрасну потерянные годы принесли бы хоть кому-то какую-то пользу. А потому он, скрипнув зубами, нагнулся и положил ладонь Беку на плечо.

— Я знаю, тебя это жжет. Палит огнем. И, возможно, будет жечь всегда. Но знаешь, что грустно? Грустно то, что подобных историй за все годы я слышал-переслышал преизрядное количество. А тот, кто побывал в битве, на них и ухом не поведет. Таково это черное дело. Пекарь делает хлеб, плотники — дома, а мы вот делаем покойников. Все, что тебе дано, это принимать новый день, когда он наступает. Уживаться с ним. Так что попытайся как можно рачительней обходиться с тем, что тебе достается. Поступать по-правильному будет получаться не всегда, но можно пытаться. Поступил так один раз, пытайся поступить и в другой, и в следующий. По-правильному. А еще, оставайся живым.

Бек упрямо качнул головой.

— Я убил человека. Я ведь должен за это заплатить?

— Ты убил человека? — Зобатый в комичной беспомощности всплеснул руками. — Но это же битва. Здесь кто как умеет. Одни выживают, другие гибнут, кто-то платит, кто-то нет. Обращай это себе на пользу. Пробуй.

— Но как? Я же поганый трус.

— Может быть. — Бек через плечо указал большим пальцем на труп Жужело. — А вон у меня герой. Скажи-ка, кому из вас лучше.

Бек судорожно вздохнул.

— Эйе. Наверно.

Он обеими руками подал Отец Мечей — длиннющую лопасть в ножнах. Зобатый, подняв, бережно сунул его рядом с телом Жужела.

— Так ты его забираешь? Он завещал его тебе?

— Он завещал его земле. — Зобатый понадежней пристроил железяку под одеялом, подальше от глаз. — Хотел, чтобы его похоронили с ним.

— Но как? — не понял Бек. — Это же меч Бога, упавший с небес? Я думал, он передается от одного к другому. Или он какой-нибудь… проклятый?

Зобатый тряхнул поводья, поворачивая кибитку на север.

— Всякий меч — проклятье, парень. А ну пошла! — прикрикнул он на лошадь, и кибитка заколыхала вверх по дороге.

Прочь от Героев.

Кальдер сидел, глядя, как резвятся языки огня в яме.

Впечатление такое, что всю свою хитрость он использовал на то, чтобы протянуть несколько лишних часов. Именно лишних, потому что холод, голод и зуд во всех местах не прибавляли ничего, кроме тихого ужаса. И вот он сидел, пялясь через костер на Трясучку, руки натерло веревкой, скрещенные ноги затекли, сырость проникала под штаны, отчего вконец закоченела задница.

Но когда несколько часов — это все, что тебе осталось, ты готов ради них на что угодно. Во всяком случае, он сделал бы сейчас не знаю что ради еще нескольких. Если б кто-то их предложил. Но похоже, никто. Подобно его амбициям, звезды в небе медленно угасали, истолченные в небесную пыль. Новый безжалостный день подкрадывался с востока к Героям. День, для него последний.

— Сколько еще до рассвета?

— Как наступит, — с ленцой отозвался Трясучка.

Кальдер вытянул шею и пошевелил плечами, тоже затекшими. Всю ночь он провел со связанными руками в полудреме, где мельтешили кошмары, которые он припоминал теперь со слегка ностальгическим чувством.

— Может, ты мне хотя бы веревки на руках ослабишь? Развязать уж и не прошу.