Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез [сборник litres]

– Ради рыцарской службы и чести ты порой жертвуешь всем, – проворчал воин. – По этому становится ясным, холоп ты или благородный человек. Я думал, ты меня бросил! Скорее ждал селян или хунгуров, чем того, что ты вернешься.

– Ты что, ран у меня на лице не видишь? – спросил Юношич. – Я два дня лежал дома без чувств. А чуть глаза раскрыл – так к тебе и побежал.

– Я хотел уйти, но едва в силах пару шагов сделать, – проворчал рыцарь. – Ты вложил меч, куда я сказал? Не видел оружного люда в околицах? Мои други уже должны бы здесь быть. Прибудут и заберут меня.

– Проклятые?

– Так нас зовут. Помоги мне сесть на пороге, не стану есть, как хунгурский пес.

Юношич помог ему встать, поднес поближе мешок с едой, вынул оттуда пирожков, остальные лепешки, кувшин с медом.

– Что ты о нас слышал?

– Что вы жжете села и хутора. Прячетесь в лесах.

– Значит, ты больший дурень, чем мне казалось, – рыцарь потянулся за кувшином с медом. – Мы последние, кто бьет хунгуров. Бьет, хоть нас становится все меньше, хоть приходится нам скрываться в лесах и горах, хоть заняли они всю Лендию, Дреговию, Монтанию, хоть поклонились им палатины, князья, сильные рыцари. Хоть сожжены, порушены и заброшены сборы, а люд вернулся к старым богам, забыв, что только под опекой у Праотца были у него мир и достаток.

– Почему вас зовут Проклятыми?

– Король Лазарь нас проклял; всех, кто опоздал на Рябое поле защищать единую веру, королевство, честь и славу от хунгуров. Потому-то мы и продолжаем сражаться: за него, за разрушенные замки и сборы, за кровь, пролитую ордами из Больших Угоров. И за собственную честь.

Потянулся себе за спину, вынул из-под старого, сухого сена выщербленный гербовый щит – показал на безголового коня.

– Я видел, как ты на это глядел. Ты прав, у жеребчика должна быть башка. Это – изъян, символ нашего падения, но и нашей чести. Потому что мы – несгибаемы, как хорошее железо. Бьемся, пока не придет конец: хунгурам или нам.

– Говорят, что вы убиваете любого, кто встанет у вас на дороге. Что в лесах поклоняетесь черному тельцу…

– И что, я тебя убил, селянин?! – крикнул Навой. – Мы жжем, убиваем, верно – тех, кто вернулся к язычеству, к старым, истинно проклятым богам. И тех, кто выслуживается перед хунгурами.

«Как мой отец», – пронеслось в мыслях у Юношича.

– Вы сожгли Вертицу и Оболин… Ну, – парень опустил взгляд, – люди так говорят.

– Холопы давали хунгурам дань. Кровью кропили идолов старых богов на погибель Единоверцам. Сказал Есса: кто будет врагом сбора твоего, тому не дашь ты ни меры овса, ни вола, ни барана. Юношич, принеси мой меч.

– Сейчас?

– Если знак не действует, я должен иметь чем защищаться.

– Я ранен. Едва хожу.

– Будь уверен, селянин, я бы и сам пошел, если бы только мог!

– Он никуда не пойдет.

Голос раздался из-за спины юноши. Из сорняков и сухотравья показалось бородатое, мрачное лицо Бранко. Шел тот все медленнее, подмечая все вокруг печальным, уставшим взглядом.

– Так вот какому богу ты приносишь жертву, – сказал он, глянув на Юношича. – Лендийскому рыцарю. Знаешь, чем это грозит?!

– А ты сам ему скажи, пес!

– Хунгуры убьют тебя и всех твоих родных. Выбьют род, сожгут дом, заберут стада, уничтожат богатство, отрубят голову каждому, кто не пройдет под чекой их телеги. Такова кара за помощь бунтовщикам, Проклятым, Вечным – как бы бес их ни звал!

– Если ты сумеешь им донести об этом, дрегович!

– А что ты сделаешь, господин с гербом? Убьешь меня? Не те нынче времена, чтоб лендичам нас взнуздывать.

– И потому-то нынче вы подставляете спины да задницы хунгурам. По выям вашим они на коней садятся!

– Юношич, не будь дураком, каким он тебя считает. Пойдем со мной!

– Никуда ты не пойдешь!

Навой встал и вынул кинжал. Двинулся в сторону Бранко: один неуверенный шаг, второй, третий…

Дрегович стоял неподвижно. Даже руку к поясу не протянул – за собственным коротким ножом.

Навой шел: лютый, злой, неумолимый. И вдруг, после четвертого или пятого шага, остановился и упал. На бок, не на колени; разрубленная в бедре и сшитая дратвой нога его не удержала. Не издал и стона.

– Ты хочешь убить меня, калека? – смеялся над ним Бранко. – Ты силы-то соизмеряй. Станешь лежать тут и скулить, а я… пойду.

– Никуда ты не пойдешь! – крикнул Юношич. Был он безоружен, побит, но двинулся на дреговича с руками, вытянутыми вперед, с загнутыми, словно когти, пальцами.

– Пойду. А ты – пойдешь со мной.

– Убей его, Юно! – застонал Навой. – Я награжу тебя за это или…

– «Убей»? Я два дня сидел над ним и лечил его раны, – сказал Бранко. – И как же ты зарежешь меня, молодой господин лендич, если нет у тебя меча? По-селянскому, как вы привыкли? Колуном в спину?

– Мечи у нас отобрали хунгуры.

– Потому что вы им позволили! Из-за страха!

– Бранко, послушай, я с тобой не пойду! – сказал вдруг Юношич другим уже тоном. – Ты сидел около меня, лечил, вернул меня к жизни. Твой языческий Род проклянет тебя, если снова отберешь у меня жизнь, разорвав ее в клочья, едва сшитую из останков.

Бранко молчал. Наконец вздохнул.

– У меня был такой сын, как ты, Юно. Точно такой же глупый. Ладно, даю тебе два дня. Два дня, чтобы ты вывел этого Проклятого в лес. Он должен исчезнуть. Иначе я ударю челом перед Тормасом и… сам знаешь, что случится. Клянусь тебе Стрибогом, что две ночи я как-то да потерплю, прося богов о милости. Два дня, не больше.

Ушел он медленно и тихо, оставив их, раненых и обескровленных.

– Не дам! Старыми богами клянусь, Ессой! Не дам дани! Не получите этой коровы! – орал Плонек. – Она последняя в сарае! Кормилица наша!

Пока он орал, заступая ворота Вояну, Микуле и Хамже, жена и дочь его кричали отчаянно, плача и вырывая волосы; стояли, подперев спинами дверь в сарай и пытаясь, чтоб ни один ворог не сумел подойти ближе.

Плонек не шутил: видя, что толпа напирает, что гридни и рабы перепрыгивают через плетень, ударил володаря палицей по лбу. Воян отбил секачом, держа тот горизонтально, обеими руками. Сразу же провернул его вниз и влево, желая зацепить противника по ноге, а Плонек повернул палицу наискосок, собираясь отбить удар.

Но Воян его перехитрил. Отдернул свое оружие и, пройдя над блоком, в прыжке ткнул вперед и вниз, прямо в пах. Потом снова взмахнул деревяшкой и ударил в живот, а потом и в грудь. Раз за разом, словно руки его превратились в железные рычаги.

Плонек охнул, ноги его подогнулись, он тяжело рухнул в грязь, сложившись в поясе. И тогда на него бросился Микула и его смерд, хватая мужика за руки и выворачивая их за спину.

– Я не виноват, – бормотал Воян. – Вече решило, нужно дать… Не обойдемся сеном! Не злись, Плонек.

Хамжа и его люди уже шли – прямо на женок, собственным телом заслонявших вход в старый, покосившийся сарай со стенами, плетенными из лозняка и веток. А когда первый слуга дернул жену Плонека за руку, хозяин зарычал вдруг, словно медведь: забился в руках державших его рабов Хамжи, потом рванулся с такой силой, что те разлетелись в стороны.