Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез [сборник litres]

Хамжа получил коленом в живот, вскрикнул. Воян – как раз отвернувшийся – кулаком в затылок, так что его бросило на землю. А Плонек метнулся на остальных, принялся их охаживать по головам и плечам, лупить огромными твердыми кулаками, так что толпа распалась, разбежалась.

Прежде чем успели они собраться назад, раздался топот неподкованных конских копыт. По главной улице Дубна летели как на крыльях хунгуры. Впереди – Югун, рядом Тормас, двое рабов в стеганых кафтанах и в кожаных шлемах, за ними – еще несколько в островерхих колпаках, с луками у седла.

Как буря ворвались они на подворье хаты Плонека, раскидывая и топча людей. Югун потянулся к левому боку, выхватил длинную плетеную нагайку и, махнув рукой, ударил со свистом прямо по кучке людей, окружавших бунташного кмета.

Один короткий удар, свист и щелчок – а все разбежались. Рука Югуна описала круг над головой…

На этот раз нагайка пала прямо на Плонека, рванула его, он ударился о стену, досталось и женкам, вскрикнувшим в один голос; жена схватилась за голову, дочка за руку, на которой мигом расцвела набухающая краснотой полоса.

– Что тут происходит?! – рявкнул Тормас. – Что за шум?

– Собираем дань для вас, багадыр! – ответил Воян. – Езжайте, мы сами разберемся!

– У меня, как и у вас, есть глаза. И я хорошо вижу, что он не хочет ничего давать! – ответил хунгур. – Схватите его и держите! Ну!

Не пришлось повторять дважды. Бранко и остальные хунгуры уже спрыгивали с лошадей, бежали к Плонеку, который вдруг перестал дергаться, потому что пред лицом захватчиков его покинула отвага. Те же схватили его за руки, придержали.

– Отчего ты не хочешь отдавать дань? – спросил Тормас с высокого конского седла. – Может, ты мой враг, когда я протягиваю руку за своим?

– Последняя корова, ваша милость… – стонал Плонек. – Мы не переживем без нее зиму, багадыр…

Тормас прищурил раскосые, злые, заплывшие жиром глазки.

– Если не хочешь давать корову, дашь… дочку.

Плонек вскрикнул, но хунгурские невольники были покрепче кметов и их людей. Пригнули его к земле. Зато раскричалась его жена, бросилась к Сулке, схватила дочку в объятия, словно собираясь ее задушить.

– Моя она! – кричала женщина. – Оставьте ее, бесы, псы, шельмы, козловы дети!

– Югун! – кивнул Тормас сыну. – Она твоя. Делай с ней, что пожелаешь, позволяю.

Не было нужды повторять дважды. Тот спрыгнул с коня, словно дикий кот, в два шага оказался подле женок. Не стал играть в вежливость, одним движением ударил жену Плонека по голове рукоятью нагайки, вырвал из ее рук дочку, схватил за косы, поволок за собой в хату.

И вдруг, в один миг, мир взорвался! Безумный рык Плонека, оборванный ударом хунгурского чекана. Вопль жены, которая кинулась с расставленными руками, как мамуна, на хунгура, целясь прямо в глаза.

– Мама-а-а! – завыла дочка. – О, мамочка моя!

Югуна спас Бранко. В последний момент перехватил бабу за пояс, оттянул, грянул кулаком в голову: раз, другой, третий, пнул, когда она вырвалась, плюясь, повалил и прижал коленом, когда рванула она ногтями его лицо. Дергалась, ползла, не прекращая борьбы, пока не пришел ему на помощь еще один хунгур – с реденькой черной бородкой, в меховой шапке, украшенной рогами.

Сын Тормаса тянул упирающуюся Сулку, отворил пинком дверь в хату, втянул девушку внутрь.

– Не так должно было случиться! – запротестовал Воян. – Возьмите, ради всех бесов, эту корову! Я сам дам…

– Молчи! – прошипел ему в ухо Хамжа. – Пусть сделают это. На пищу, на тризну Волосту! Пусть насытят Долей нашей местью! Жди! Жди и молчи! Началось!

Кто-то схватил володаря за левую руку. Кто-то еще – за правую, почти как Плонека.

Югун захлопнул дверь хаты, они слышали доносящийся оттуда крик, писк и плач Сулки. Потом – грохот переворачиваемой посуды. Плонек уже не кричал. Просто хрипел, побитый, прижатый к земле. Жена его плакала. Толпа замолчала. Кметы переглядывались, ворчали, но хунгуры кружили вокруг них на лошадях как волки. А видя растущее неудовольствие, достали сабли, не нагайки.

Ждали.

Наконец Югун закончил. Дверь хаты отворилась. Увидели они в них серую, согбенную Сулку. С распущенными косами, в порванной сорочке, с пустыми, блестящими глазами. Югун толкнул ее, она едва не упала. Он вышел следом: потный и задыхающийся, торжествующий. Схватил девушку за волосы, потянул к ближайшему хунгуру, показал взглядом. Воин схватил ее за руку, дернул, Югун подсадил девушку, перебросил ее через переднюю луку седла. Сам пошел к своему коню.

– Ну, – просопел Тормас, – вы дождались! Скот согнать к вечеру!

Уезжали они рысью, потом – когда с грохотом и топотом выехали на дорогу – галопом. Следом шли ужас и злые взгляды. И монотонный, далеко разносящийся голос Плонека. Словно проклятие, заклинание, обещание ворожбы и расплаты.

– Волост! Во-о-олост! Слушай! Волост! Во-олост вас проклянет! Выдавит глаза из черепов, выкрутит члены вам, вылупкам Навии, сынам грязной шлюхи… Вы прокляты, прокляты во веки веков, на земле и в бездне, в поле и в лесу. В юрте и в реке. Ебаная вы блевотина черной суки! Конец вам! Горе вам! Горе!

Володарь смотрел и слушал все это с замершим сердцем.

– Время идти. Ты знаешь, куда. Ты должен быть с нами, соединенный с землей, водой и лесом, – Хамжа шептал слова, а Воян ловил их во тьме. – Мы все готовы.

– Без меня.

– Веришь в Ессу? В Святое Копье, в Слово, в каменные резы на стенах сбора? В Праотца, который есть где-то там? Вы ничего для него не значите, володарь. Где он был, когда нас залила хунгурская зараза? Какую помощь вымолили нам лекторы, опекуны садов?

– Старые боги будут молчать. Как обычно и как всегда, несмотря на жертвы.

– Ты уже позабыл их язык, володарь? Он в шуме деревьев, в журчанье воды, в гневе молний.

– Всегда отзывается лишь один из них. И ты прекрасно знаешь, кто именно.

– Знаю.

– И говорит он всегда неясно, не как лектор, не как диакон, а словно безумец, бес!

– Только он нам и поможет. Пойдем!

– Я не дам ему ничего.

– Пойдем, потому что люди шепчутся. Выберут по весне другого володаря. Кто не с громадой, тот в Навии.

– Ты знаешь, как меня заставить. Погоди.

Прежде чем они вышли, Воян взял топор на длинной рукояти, сунул его за пояс, как и рог – символ власти старшего в Дубне. Они пошли. Сперва через вечерние, покрытые тьмой и туманом луга, потом по болотцу: под ногами зачавкала вода. Было холодно, лето уходило, и ночью в хатах приходилось уже топить, залезать под бараньи и волчьи шкуры; утренний морозец схватывал лужи и топи тонким, ломким льдом, похожим на стекло; тот крошился под босыми ногами пастухов.

Хамжа вел во тьму, сквозь молодой, едва поднявшийся от земли лесок на старой вырубке, сквозь зарастающие выкорчеванные и выжженные поля. И наконец они добрались до старой халупы, прошли меж гладкими, выстреливающими вверх стволами буков и грабов, вошли в лес, изредка испещренный пятнами желтого, в месте, где с вековых елей осыпались по-осеннему золотые иглы.