Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез [сборник litres]

– Будь так, не пришлось бы мне здесь торчать. Конечно, не хватает. Мы спрашивали, просили, молили. Он хочет только благороднорожденного. Не менее. Он слабеет, увядает, словно некормленый лесной божок.

– Я не стану в этом участвовать.

– Что-то ты, друг мой, выделываешься.

– Волост пожелает от вас ответа. После всего. Запла´тите цену, слишком высокую для ваших вый.

– Собрание решило, чтобы я к вам обратился. Вы должны прийти. Или все, или никто.

– Я не пойду.

– Если не ты, то возьмем сына. Кровь – это кровь.

– Оставьте Юношича в покое! – взорвался володарь. – Не впутывайте парня! Хватит и того уже, что я с вами был.

– Старшие решили, если откажешься, то нынче на огнище мы сзываем село. Выберем себе нового володаря.

– Имеете право. А если я пойду к Тормасу и скажу, что́ вы намерены совершить с его верным слугой?

– Скорее – с невольным. Ты сделался смердом хунгуров, Воян. А ведь я помню, что ты был почти рыцарского сословия.

– Хочешь убедиться, кто сильнее? – Воян подступил к тыну и схватил Хамжу за плащ и сорочку под шеей. – Громада или аул?

И тогда застучали барабаны – боевые набаты кочевников. Сперва тихо, приглушенно, потом голос их выстрелил, вознесся под небеса, вернулся отраженным отзвуком от мрачной стены осеннего леса, теряющего уже золотую листву.

– У тебя и правда будет возможность пожаловаться Тормасу, – оскалил Хамжа в ухмылке порченые зубы. – Они созывают всех. Что-то случилось.

Воян разжал хватку. Набаты продолжали бубнить на погибель жителям.

Барабан бил все время, пока жители тянулись к лагерю, собирались на лугу за юртами, под дубом, что воплощал для хунгуров Древо Жизни, соединяющего подземный мир с небом, где властвуют духи. Люди Тормаса, все в седлах, подгоняли селян нагайками, напирали на тех, кто пытался сопротивляться, указывали единственную свободную дорогу.

Барабан замолчал, а потом раздался высокий, визгливый звук трещотки, которой крутило мелкое согбенное создание, едва похожее на человека, скрытого шкурой степного волка; под меховым капюшоном с рогами прятался искривленный безволосый череп – продолговатый, как у большой крысы.

Существо крутило и крутило трещоткой, так что свербела кожа. Поглядывало темными глазами на собравшихся лендичей, которые сбились в серо-белую, бессильную и безоружную толпу. Страх и неуверенность охватили их. Но пришли все – все село собралось вокруг дуба.

Вперед воинов выступил Тормас. Он вышел на середину пустого пространства, после чего показал нечто, что подал ему младший сын.

Юношич тихо застонал. Страх сдавил ему сердце. Хунгур держал длинный узкий меч. Оружие Навоя!

Спаси, Праотец!

– Вот! – крикнул Тормас, заглядывая в лица селян и их невольников. – Мы нашли это за селом! В стогу сена.

Тишина… тихо…

Так тихо, что звенит в ушах.

– Я слишком долго был для вас милостивым и ласковым господином! – загремел толстый хунгур. – Слишком долго я был снисходителен и поил вас кобыльим молоком. Из-за этого вы сделались горделивы и недостойны жалости. Как неразумные волчата вы начали грызть лоно вашей матери. Бесчестить собственное логово. Чье это оружие? Кто спрятал его в стогу? Вам ведь ведомо – и столь же явственно, как и то, что солнце встает на восходе, – что ваш палатин, поддерживаемый волей нашего кагана, запретил ношение мечей всем из вашего народа. Сказал каган: тем лендичам, кто станет совершать насилие, отрубите голову. Тем, кто будет слишком высокомерен – разрубите грудь. Тем, кто слишком громко говорит – отрежьте язык. А тех, кто держит спрятанное оружие, чтоб использовать его против нас, – растопчите лошадьми.

Установилась тишина. Хунгуры кружили на тылах толпы. Луки уже были у них в руках. Стрелы все еще спокойно торчали в сагайдаках.

– Если не найдется виновный, я стану карать вас по очереди. Ваших жен, ваших детей, стариков, а потом и мужей. Выдайте его – и село получит спасение.

Кто-то застонал. С нескольких сторон донесся плач. Чей-то ребенок ревел, плакал жалобно, пока один из рабов не подъехал ближе и не угомонил его, лупя батогом куда попало.

– Вы ничего не говорите! – крикнул Тормас. – А значит, ваша жизнь будет стоить не больше, чем жизнь вши!

– Багадыр! – простонал чей-то голос. Толпа колыхнулась, кто-то крикнул, указал пальцем. Юношич протолкался наперед, ближе ко всей сцене. Должен был видеть! Рассмотреть! Стать свидетелем. Случилось!

Бранко ничком рухнул к ногам хунгура.

– Багадыр! – завопил он. – Я ем твое дерьмо и пью твою слюну. Чувствую на вые твои ноги. Бью тебе челом. Багадыр, не отворачивайся от меня, червя!

– Говори смело!

– Там, – указал Бранко себе за спину, – на старых пастбищах, там, где сходятся они с лесом, там… В хижине. Кто-то там прячется. Я слышал ночью разговоры. О, багадыр, проверь эту хибару, молю! Это его оружие.

– Югун! – захрипел Тормас. – Бери пятерых своих. Ты, раб, побежишь с ними. Поезжайте туда, а кони пусть хоть пеной изойдут! Не останавливайтесь, пока не сдерете шкуру на стопах. Мы подождем. Стойте, лендичи. Кто двинется – почувствует на шее кнут, а в сердце – стрелу.

Поднялся шум и гам, когда хунгуры брали лошадей и поворачивали на запад, лупили со свистом нагайками, гнали по полям за село, прямо на пастбища, где все еще ходили ленивые мохнатые коровы.

Всадники переполошили их свистом кнутов, скотина побежала на север, к лесу, огородами и свежевспаханными полями, разваливая хворостяные тыны и засеки. Кто-то кричал в толпе, какой-то селянин бросился в ту сторону, а за ним, как злая тень, помчалась рогатая фигура на коне.

Свист, нагайка бьет сверху, опрокидывая свободного на землю! Второй посвист, селянину добавляют, прибивая голову к засохшей траве. Третий посвист – брызгает кровь – ремень вьется, словно летящая змея, заставляя вернуться нескольких побежавших было селян!

И больше никто и носа не высовывал из толпы. Свободные селяне только сжимали от злости кулаки.

А вдали застучали барабаны. Раз, второй, третий. Юношич слушал их со страхом. Навой! Как это случилось? Бранко выдал. Должен был ждать еще целый день. А может, уцепился он за эту последнюю мысль, может, сарай пуст?

Барабаны приближались. Грохот копыт, крики хунгуров. Через луг, перескакивая через межи, летели галопом коренастые невысокие кони.

Что-то сжалось в животе у Юношича, переломило его напополам, когда он смотрел на это. Один из хунгуров волок за собой на веревке покрытый грязью человеческий мешок. Задевал им за тыны, корни, кусты и сухие сорняки. Нечто, в чем с трудом можно было увидеть человеческую фигуру, ударялось о камни, шло юзом, оставляя борозду на мокрой земле.

Тяжело дышащие хунгуры Югуна как вихрь ворвались в человеческий круг у дуба. Спрыгнули с коней, двое быстро подскочили к приволоченному мешку. Рывком подняли его на ноги, больше похожего на грязевого идола, чем на человека, в драной, кусками отлетающей стеганке, покрытого кровью, без панциря: хунгуры наверняка содрали тот как трофей. Рыжие волосы были залеплены грязью, нос перебит, но глаза смотрели гордо и высокомерно.