Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез [сборник litres]

Его бросили к ногам багадыра, прямо в грязь, на обугленные кости и останки жертв, приносимых Древу Жизни. Никто не протягивал к нему руки, но Навой не ждал, пока начнут его пинать или унижать. Раненый перевалился на бок, скорчился, сжался. Но как-то поднялся, покачиваясь, с лицом, облепленным пеплом, и из-за этого еще более враждебным. С руками, связанными перед собой.

Югун кинул рядом с ним щит с белым безголовым конем, вставшим на дыбы. Посмотрел отцу в глаза.

– Это один из Проклятых! – прошипел он. – Вот!

Пнул Навоя с размаху, рыцарь упал, но не на колени. С трудом поднялся снова, Юношич увидел, как он закусывает до крови губу.

И вдруг кто-то схватил парня за плечо. Держал, словно клещами. Он посмотрел, не оборачиваясь, увидел исчерченную шрамами руку отца. Никаких слов. Прикосновение и хватка. Как сталь…

– На колени, раб! – прорычал Тормас. – Бей мне челом!

– Тебе придется сломать мне ноги, хунгурский пес! – холодно ответил Навой. – Только так я тебе поклонюсь. Вот тебе, бью челом!

И вдруг плюнул: далеко, прямо в лицо большому хунгуру, покорителю, захватчику, для которого ставили богатые юрты, кому продавали овец и скот, отдавали прекрасных, словно роса, девушек.

Югун аж зубами щелкнул, свалил рыцаря вторым пинком. Подскочил к нему и принялся с яростью бить и топтать, пока Тормас не остановил его поднятой рукой.

– Хватит. Поднимите его.

Югун и Джочи – вечно, казалось, рассеянный – подхватили рыцаря с земли. Лицо того перечеркивала струйка крови, но глаза все еще жили.

– Горделив ты, лендич. Не знаешь, что тебя ждет.

– Ты никогда не убьешь меня до конца, пес! Давай, зарежь – и я упокоюсь в Короне Гор, в вечном сне рядом с моим королем, и стану ждать вместе с остальными, пока Есса даст знак. И тогда мы сойдем с гор и выбьем ваше племя до последнего человека! И отгоним вас за горы, на Большой Угур, как вы его называете, в степь. И не останется от вас ни следа, проклятые язычники, сыны Волоста и дикой шлюхи.

Тормас поднял свернутую нагайку, хотел приподнять той голову Навоя, но не сумел.

– Твой бог умер. Мы выбили его вместе с иноками и господами. Он погиб в пламени сборов и пустыней. Лучше подумай о смерти, лендич. Скажи, кто в селе тебе помогал, и смерть твоя будет легкой, как падение листка с ветки.

Юношичу сделалось дурно, холодно и тошно. На один миг время остановилось и застыло, юноша ничего не чувствовал, кроме пальцев отца, что судорожно вцеплялись в его плечо. И только эта хватка удерживала его на поверхности, от того, чтобы застонать.

Он увидел устремленный на него взгляд Навоя, его твердые, холодные глаза, в которые смерть заглядывала столько раз, что уже навсегда там отпечаталась. Услышал голос:

– Никто ко мне не приходил. Селяне слишком трусливы и боятся Проклятых больше, чем вы.

– Смерть! – сказал Тормас. – Тебя принесут в жертву. А твоя голова расцветет на Древе Жизни.

– Дай мне меч, пес, и я покажу тебе, как умирает благородный лендич.

И вдруг раздался грохот колотушки, вращаемой на палке. Это пошевелился шаман – повел вправо, влево остроконечной головой, подпрыгнул, принялся притопывать.

– Таальтос! – кричал он. – Отдадим его Таальтосу! Ради прорицания о будущем аула! Вы обещали мне пленника, багадыр!

– Так и будет, – сказал Тормас. – Отдайте его Таальтосу! На дерево!

И вдруг все вокруг – Югун, Джочи, рабы, слуги и родичи – бросились на Навоя. Рыцарь хотел еще защищаться, свалил на землю Бранко, сбросил с себя хунгура в остроконечном колпаке, но пал, придавленный людской кучей. Его поволокли к дереву, кинули спиной на твердый ствол.

Югун первым вскинул руку с кривым кинжалом. Махнул им и воткнул Навою в ладонь, пришпилив ту к дереву. В лесу воздетых рук блеснул еще один клинок. И еще один, и еще!

Навой хрипел, но не кричал, не давал знать, что ему больно, когда прибивали его к дереву. Ножами, кинжалами. Железными острыми гвоздями, заколачиваемыми деревянным молотом.

– Проклятие на ваши головы! – рычал лендич. – Я за вами вернусь! Мои други вам отомстят!

А когда они отступили, шаман крутанул трещоткой.

– И стало так, словно Небо очистилось от туч и показалось солнце! – заговорил он распевно. – Так, словно река очистилась ото льда и показались ее воды. Мы, люди Даркана Тормаса, даем тебе жертву, о великий, недостижимый Таальтос! Чтобы ты помогал нашему роду, чтобы умножал наши стада овец и табуны лошадей. Чтобы сделал плодородными лона наших жен. Чтобы мы, при помощи Земли и Неба, благословенные всесильным Небом, ведомые Матерью-Землею, сделали пустой грудь наших мстительных врагов и вырвали им печень! Тебе мы бьем челом, пред тобой преклоняем колени!

И вдруг он свалился головой на восток, принялся ползать, бить поклоны туда, откуда прибыли орды. Где далекой синей чертой над лесами и борами вставали рваные вершины Круга Гор. Где начиналась степь, угур без конца, увенчанная синим куполом неба.

– Боже! – рыкнул рыцарь. – Прежде чем я умру, еще зазвенит мой меч! Еще сорву свежие лавры себе на могилу!

– Таальтос! – пели хунгуры. – Прибудь за жертвой.

Установилась тишина, в которой только Навой, распятый на дубе, подрагивал и хрипел. Лендичи затряслись, осматриваясь. Что-то висело в воздухе, словно близящаяся гроза. Полумертвый Юношич почувствовал вдруг, что явился сюда некий дух, что, быстрый и ловкий, словно жеребчик, он кружит вокруг собрания. За спинами конных хунгуров, что охраняли людей из села. Полями и загонами, вокруг дуба.

И вдруг это услышали все: стук копыт. Что-то прилетело сзади, пронеслось между юртами. Кони кочевников вдруг принялись рвать узду, стричь ушами, крутить головой в беспокойстве.

Топот копыт усиливался, словно метался вокруг них невидимый конь. Но ничего не было видно. Шаман вскинул голову, прислушиваясь. И вдруг его лицо посерело, будто пепел. Он вскочил, закрутил, словно обезумев, колотушкой.

– Это не Таальтос пришел! – завопил шаман. – Злой Каблис кружит вокруг нас! Близится! Соединимся же в круг, чтобы не впустить его ко святому древу!

– Хватайтесь за руки! – крикнул Тормас. – Держаться вместе, не позвольте…

Впустую. Поскольку они услышали, как топот усилился, ускорился, приблизился. Что-то ударило в толпу, сбивая их с ног, разбрасывая жен и мужей, валя на землю хунгурского воина вместе с конем: воин упал, откатился в сторону, крича от страха. Юношич увидел, как в грязи и пепле, на останках жертв, что лежали вокруг ствола, появляются отпечатки копыт, как приближаются к дереву. Хунгуры орали, бегали по кругу, размахивая руками.

Вдруг дух ускорился, помчался в сторону дуба так, что из-под невидимых копыт полетели комья земли, словно град падая на головы селян. Посреди смятения и криков Юношич не прикрыл глаза; до конца, до последнего момента он смотрел – или, скорее, представлял себе, – как демон Каблис или другой какой бес в хрусте костей под копытами достигает дуба, мчится на распятого, окровавленного Навоя. Врезается в дерево!