Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез [сборник litres]

Тут, под дубами, что помнили времена, когда Лендией владели стрыгоны и волхвы, на небольшом пригорке, отделенном от остального леса невысокой стеной, стояли деревянные щербатые идолы, словно стволы прогнивших деревьев, вырастающих из-под ковра золотой листвы. Свет факелов и лампадок выхватывал из тьмы их грубые застывшие лица. Воян осмотрелся – стояло тут почти все село. Их с Хамжой приход приветствовали негромким ворчанием. Да-а, ему не стоит высовываться. В конце концов, кому он должен был помогать: хунгурам или своим?

Никто из старых богов ни разу не отвечал ему на этот вопрос.

– Сомкните хоровод, – произнес Хамжа. – И встаньте вокруг костра. Без лучин, без свечей, пусть свет Княжича сюда не заглядывает. Смело, резво!

Кто-то ткнул факелом в приготовленную поленницу, та мигом занялась. Свободные и женки принялись гасить лучины, втыкая их в землю или затаптывая. Среди столпов старых богов вставало кровавое пламя.

И тогда Хамжа подступил к пламени, раскинул руки, взглянул сперва в звездное небо, потом в землю, наконец – на собравшихся.

– Вы, старые боги из камня, выкрошившиеся со временем, – сказал он низким, спокойным голосом. – Те, чьи лица затерты дождями, ветрами и войнами. И вы, молодые боги, выходящие из дуба, из древа, из граба, из бука. Вы, растущие подобно деревьям во славу мира. Примите жертву, откликнитесь на наш зов. Помогите!

Из толпы выступило трое. Воян узнал в одном из них Плонека с почерневшим лицом, рядом – его жену, с головой, украшенной ветками с листьями дуба. Не было только их дочки.

Хозяин вел низкую мохнатую коровенку с надломанным левым рогом. Последнюю, ту самую, которую хотели нынче забрать хунгуры, – предназначил ее для старых богов.

– Сомкните ряды! – говорил Хамжа. – Вокруг жертвы. И начинайте. Да-а-а!

Десять рук опустились на корову, которую держала на привязи жена Плонека. В руке у мужика блеснул длинный нож. Опустился, и, когда голову животинки задрали вверх, Плонек перерезал той горло одним умелым, сильным движением.

Воян почувствовал дрожь. Кровь брызнула в огонь, на раскаленные угли, на мятущееся, рвущееся кверху пламя. Костер выстрелил искрами, ветер понес их в глубь леса, омыл изваяния старых богов.

Корова дергалась и билась. Совместными усилиями едва-едва можно было удержать ее у костра. Она мотала головой, а потом глаза ее, наконец, закатились, помертвели, ее заставили рухнуть на колени. Ковер золотых листьев был теперь красным от крови.

– Боги, идолы, наши родители, владыки Великого Леса! – кричал Хамжа. – Древние властелины Лендии! В какой бы вы ни были стороне мира, взываю к вам! Придите! Помогите, дайте знак!

Кровь была всюду. На листьях и мху, на камнях, означивших круг святого огня. На идолах владык леса. На руках и головах людей. А вскоре и на их лицах, размазываемая по щекам, разбрызгиваемая в воздухе, оседающая на волосах и бородах.

– Отзовитесь! – кричал Хамжа в лес. Но сколько бы он ни надрывал голос, осматривался, кружил в безумном танце живых с марами, почерневшие, выщербленные идолы оставались тихими и мертвыми.

Боги молчали.

Вот-вот должен был распасться круг вокруг жертв. Уже и корова замерла, лежа на боку, поскольку вытекла из нее вся кровь. Ответ не приходил. Не веял ветер, мрачный осенний лес был мертвым.

И тогда пришел шепот. Но не от круга старых богов. Сбоку, из места, где в огромном, переломанном напополам буке светились два зеленоватых огонька.

Шепот шел из пасти кабана, чья шкура была прибита гвоздями к гладкой коре дерева. Высушенная и растянутая, твердая, будто камень, поскольку все прежние годы жгло ее солнце, омывал дождь, сушил ветер.

– Я есмь тот, кто был, – говорил голос. – Я был, когда лесом был весь мир, когда руки моих деревьев охраняли вас от топоров уничтожителей. Чего вы хотите?

– Помощи! – Хамжа шел уже, согбенный, согнутый, к сломанному дереву. – Избавления от хунгуров. Пусть пойдут они прочь или в Навию, владыка леса!

– Крови животного не хватит, – шипел Волост. – Ведь животное – мое дитя, как и вы. Нужна собственная кровь, ваша, окропите ею землю под моими ногами.

– Стой! – прошипел Воян, но Хамжа не колебался ни мгновение. Потянулся к поясу, за широким скандингским ножом, одним махом надрезал себе руку, придержал, а потом плеснул красными каплями на лесное руно под буком. Что-то там шевельнулось, словно мышь двигалась подо мхом и листьями. Или словно ожил еж, спрятавшись под корнями.

– Да-а-альше! – шептал Шепот. – Подлейте семени мести. Я его посеял на ваши молитвы, пусть растет!

– Чего ждете?! – пробормотал Хамжа. – Отдайте от своей жизни.

Плонек был первым – склонился, надрезал руку тем самым ножом, которым приносил в жертву корову, стряхнул дождь кровавых капель на сломанный сухой бук и на землю рядом с ним. А потом подходили по очереди – мужи, жены, девки, отроки.

Воян не стал приносить жертву. Никогда не верил Волосту. Только смотрел из-за спин и плечей остальных на обряд. И затрясся, когда сквозь листья и мох выстрелил вверх и развернулся едва видимый белый колышек, словно растущий гриб, словно корень, протыкающий почву. Но пока что был он словно обещание роста, зачин грядущего дерева и дела. Мести хунгурам. Свободы.

– Поливайте его кровью, следите за ним. Давайте ему жизнь, – шептал Волост. – Ждите и готовьтесь. Он вас избавит. Храните добрые мысли.

Этот шепот, вдруг заглохший, пронзил Вояна дрожью. И володарь вдруг понял, что ему некуда идти. Сбор сожжен, сад Праотца – вырублен. Инока-садовника зарезали хунгуры во время налета. Кого ему просить? Кому молиться? Оставался только лес.

Волост замолчал. Больше уже не говорил. Хамжа торжествовал. Остальные стояли, тяжело дыша.

Свершилось.

– Любка, прости, не держи на меня зла!

Светлая голова девушки молча исчезла в окошке дома. Юношич вздохнул. Подбросил на ладони камешек, а потом кинул его, попав в деревянный ставень. Раздался тихий стук, но Любка не показалась.

– Прости, прошу тебя! – чуть ли не застонал он. – Утихомирь свой гнев.

И наконец добавил, совершенно уже в отчаянье:

– Я все тебе объясню. Любка!

Юношич мог стоять так до самого вечера. Она не появлялась. Не знал, в хате ли она или прячется за стеной и слушает с женской мстительностью его пустые крики.

Он сжал кулаки и ушел. Прошел между избами, миновал хворостяной плетень Плонека, еще одно подворье, а потом услышал тихий стук копыт. Небольшой буланый конек обошел его слева. Хунгурский всадник; в деревянном седле сидела девушка, та самая, которую он видел раньше рядом с Югуном и Тормасом. Высокая для степной девицы, в меховом, опадающем отворотами на спину колпаке, из-под которого свисали длинные черные косички. Глаза ее были раскосыми, лицо же – вовсе не беленое, как у дочек и наложниц багадыра, обветренное и обожженное солнцем. Улыбка ее показалась ему злой, а намерения – подлыми. Особенно учитывая, что в руке она сжимала свернутую, со змею толщиной, нагайку из черной кожи.