Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез [сборник litres]

И тогда Глеб замер, качнулся, пытаясь совладать с болью, до крови закусил губу.

Стон освобожденной тетивы. Стрела – почти в упор. Прямо в глаз!

Он упал. Кажется, не мог до конца поверить в то, что случилось. Когда она проходила мимо, протянул руку, словно желая дотронуться до нее, убедиться, что все это – на самом деле.

Потому что, сказать честно, даже Якса уже не верил, что все это – по-настоящему.

Рыцарь встал, опираясь спиной о стену. Смотрел глазами, преисполненными боли, но уже с искоркой веселости.

– Аж столько вас по мою бедную голову? Что чрезмерно, то не здраво, знаешь такую пословицу, девица? Прошу, сделай это быстро.

– Твоя голова нужна мне живой.

Она отложила лук, потянулась к деревянным колодкам дыбы, вырвала железный шкворень, развела обе части, освобождая рыцарю руки и голову.

– Зачем ты это делаешь? Я проклят твоим родом. Мой отец…

– Мы выбили всех; выбили и развеяли пеплом по ветру, пока не осталось от них и воспоминаний, – сказала она монотонным голосом. – Но ты – сбежал. Сбежал от меня в ауле моего отца, Булксу. Потому мы – близки друг другу. Ты даже не знаешь, насколько. Мой отец, который лежит там, годами бил меня, калечил тело, не в силах простить, что из-за твоего бегства и моей легковерности потерял любимого сына. Мы суждены друг другу, лендич.

– Я не стану никого для тебя убивать.

– Посмотрим. Пойдем, это проклятое место, слишком много тут крови.

– Тебе придется меня нести. В такие-то времена, после резни на Рябом поле, мужчина – это сокровище, и немало женок дали бы остричь себе косы, чтобы только перевязать такого рыцаря…

– Если дам тебе пинка, то полетишь как орел! Ты мужчина или женовидная тварь из Тауридики?

– Я живой труп. Подай мне хотя бы руку.

Она подала. Рука была сильной и гибкой. Выходили из избы медленно; Якса стонал при каждом движении, пошатывался.

– Не вой, слабак! – она так ткнула его кулаком в бок, что он застонал еще сильнее.

– Я потерял слишком много крови. Перевязать…

– После, ночь близится. Двигайся.

Она подвела ему коня, подала стремя, как королю. А когда он сидел уже в седле на спине у Перуна, спросил тихо:

– Как тебя зовут?

– Селенэ.

– Нам много чего нужно сказать друг другу.

– И у нас много времени впереди. Сквозь страну людей, зверей и бесов. Вперед!

Привезли его на рассвете, в пору, когда с луж еще не сошел хрупкий ледок, с травы – иней, а туман над Санной уже поднялся, открыв золотистый ковер лесов на склонах Круга Гор.

Выезжал он горделивый и мрачный, с копьем в руке и топором у седла, возвращался же на простой телеге, которую тянула пара косматых волов. Скрипящие оси возвещали о прибытии володаря Туры. Собек на башне первым увидел его сквозь туман, соскользнул, обняв руками столп, а через миг уже лупил кулаком в серые окованные ворота поместья.

Потом во двор высыпала вся семья – щурилась спросонья на осенний рассвет. Впереди – племяш Дрогош, за ним слуги, невольники, хромой смотритель. Из сарая, в облаке запаха навоза, высунулись волопас и пастухи, неторопливо выполз из соломы свинопас.

В хатах по другую сторону от тракта уже поскрипывали ставни и двери, а собаки лаяли, как на чужака. На порог выходили свободные селяне в свитках, сермягах, препоясанные веревками, в бурых плащах, застегнутых на плечах, женки в камизах, в серых платьях и платках. Село выходило из хат; скоро вокруг телеги уже собралась толпа.

Бернат лежал на сене, на ковре, прикрытый волчьей шубой. Бледный, словно труп. Равнодушный ко всему вокруг, как камень из Санны. Но когда Дрогош склонился над ним, думая, что дядя мертв, вдруг почувствовал на запястье хватку руки. Сильную, точно слова, кулаки и гнев старого володаря.

– Я у… бил, – прохрипел Бернат. – Орхана… собственными руками. Не станет больше нам мешать. Он око´л ставил… Мы порубили весь аул, убили хунгурских щенков, как у рыси, извели сучий помет…

– А вы? Где вас так?

– Мне уже к Волосту, тянут Доли в Навию. На поминках… тризну мне устройте.

– Несите его в избу! – крикнул Дрогош. – Потихоньку, осторожно!

Старика подняли вместе с ковром, несли сквозь туман, смешанный с кислым, резким запахом из хат. Вошли под крытый двор усадьбы, большой, как ладья, со стенами, опирающимися на дубовые столбы. Через сени внесли раненого в зал, положили на постель рядом с очагом. Служанка Морахва раздувала жар, махала плоской дощечкой; поднялся дым и запах мокрого дерева.

Сзади в дверях теснились соседи: свободные и слуги, а за ними – все село.

Только Грифин, единственный сын старика, сидел у печи. Покачивал вперед-назад огромной своей головой и – как бывало в обычае у дурачка – моргал раскосыми глазенками, плямкал, бормотал что-то сам себе.

– Все… – хрипел володарь, – …выйдете. Скажу последнее слово… Ты останься, – бросил он Дрогошу. – И ты, Хобер. И ты… Чешек.

Толпа свободных зашумела, забурчала, но поскольку Бернат, даже умирающий, пробуждал больший страх, чем живой стрыгон, они вышли, оставив тех, кого он назвал. И Грифина, который и так ничего бы не понял, а теперь для разнообразия лупил поленом угли на краю очага, дышал в жар, раздувая щеки. Огонь трещал и шипел – с мокрых буковых дров капали соки.

– Дрогош, я был суровым человеком, – сказал володарь, словно сбрасывая с плеч камень. – Для тебя и других…

– Э-э, да что там… дядя. Вам бы волхва сейчас.

– О, Гром, ничего мне уже не поможет! Хунгур стрелой в легкое попал. Я ему сторицей воздал. Сделал так… Он наверняка до сих пор умирает. Вот только наконечник подпиленный был. Закончу… как и начал.

Он закашлялся, на губах его появились кровавые пузырьки.

– Весь мой жребий: землю на шесть волов, двадцать гривен, в сундуке закрытых. Усадьбу, дворище, тридцать корчаг пшеницы и пятьдесят ржи… Колесный плуг, коней, две сохи с железными ралами…

Схватил амулет на шее под подбородком, словно желал освободиться от злого глаза – а может, это Доли тащили его в бездну.

– …все отдаю Грифину, единственному сыну. Вас беру в свидетели.

Грифин оттолкнул полено, пуская слюни, словно дитя, ничего не понимая и даже не зная, что отец умирает.

– А то, что он безумен, – не его вина. Всякий, кто скажет, что он ублюдок, пусть трижды проклят будет силой Грома, пусть вилы раздерут тело его в клочья, потому как лжец он. Грифин мой сын, единственный. А то, что родился он похожим на хунгура, так это от испуга… моей жены, когда пришла сюда орда с Рябого поля.