Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

Таша сонно смотрела, как она складывает тряпичных кукол и деревянных зверей в разукрашенный сундук. Совсем как её бабушка, когда-то с добродушным ворчанием складывавшая на место Ташины вещи.

Интересно, была бы Тара Фаргори такой добродушной, знай она, кто её внучка на самом деле.

– Как вам удаётся жить среди людей, не скрываясь? Соседи ведь не могут не замечать, что вы не стареете.

– Я отреклась от своего дара, – буднично ответила Тальрин. – Поклялась не перекидываться. Муж поручился за меня. В Пвилле добрые люди и здравомыслящий пастырь. Кто-то косится неодобрительно, но в целом не обращают внимания.

– И вам… вы в порядке?

Это всё же заставило собеседницу замереть, прежде чем кинуть в сундук шерстяную овечку, звякнувшую бубенцом на пёстрой ленточке, обвивавшей её шею.

– Ты сама знаешь, что такое навсегда отказаться от неба, хотя бы раз почувствовав себя крылатым. Но я сделала свой выбор и заплатила ту цену, что от меня требовали. – Деревянная крышка, расписанная аляповатыми розами, хлопнула так решительно, словно Тальрин надеялась этим стуком поставить точку там, где на деле для неё всё ещё стоял вопрос. – Я выбрала жизнь среди людей. Жизнь без страха и осуждения.

– И ваш муж согласился? С таким выбором?

– Он не понимал, что я теряю. А я сперва слишком любила его, чтобы обманывать и перекидываться тайком, потом – обзавелась слишком многим, чтобы рисковать навлечь гнев не только на свою голову. – Когда Тальрин повернулась к Таше, незабудочный взгляд женщины был спокоен. – Иные из людей могут не выбирать между тем, что им дорого, но нам с тобой такой роскоши не дано. Повезло, что тебе достался отец, который примет тебя любой.

Видимо, тяжёлое ответное молчание истолковали по-своему – и, вздохнув, хозяйка дома вернулась к тюфяку, чтобы с материнской нежностью приобнять Ташу за плечи.

– Жаль твою кошку. Ты оправишься. Поверь. – Печаль в словах мешалась с уверенностью. – Каждый из нас за жизнь теряет части себя по пути. Каждый проходит через то, что оставляет в душе ношу, которая кажется невыносимой. Но если не цепляться за эту ношу мёртвой хваткой, то чем дольше мы несём её, тем легче она становится.

– Я бы хотела никогда ничего не терять, – ответила Таша глухо. – Ничего и никого.

– Этот выбор уже никому из живущих недоступен. Даже королям. Даже бессмертным. – Отстранившись, Тальрин заглянула гостье в глаза – с едва заметной улыбкой на бледных губах, чуть шелушившихся в уголках. – Живи счастливо, девочка. Счастливее, чем я. Под этим кровом тебе всегда будут рады.

Позднее, непосредственно перед отбытием в особняк, они с Тальрин простились снова. Куда проще – ведь вокруг прыгала и канючила Кира, не понимавшая, почему «святой папа» приехал так ненадолго, и квохтала Мэл, настаивая, что по окончании визита к герцогу дорогие гости обязаны снова заглянуть к ним. Но именно то, первое прощание вспоминалось Таше, когда их кони прорысили за околицу Пвилла и ступили на тропу, змейкой вившуюся по холму, на вершине которого ждал особняк герцога с причудливым названием Клаусхебер.

Пвилл, как выяснилось, являл собой небольшой симпатичный городок, примыкавший к хвойному лесу. Дома кругами расходились от центральной рыночной площади, пылая черепичными крышами в ярком золоте полуденного солнца. Таша слышала, что Пвилл издавна славился своими гончарами; рядом располагались залежи глин – как обычных красных, так и ценных белых, – и с холма даже видны были карьеры, начинавшиеся сразу за окружавшим город сосняком.

– У нас есть три ночи, однако я надеюсь, что всё решится уже сегодня, – молвил Арон, пока кони вымеривали шагами дорожную пыль. – Будем вместе патрулировать коридоры.

– Вдвоём, вы хотели сказать? – уточнил Алексас. – Полагаю, мы оба не желаем подвергать Ташу-лэн лишней опасности вдобавок к тем, что уже ей угрожают.

– Верно. Но её дар нам пригодится.

– Оборотничество? – Таша, привычно устроившаяся у дэя за спиной, вскинула брови. – А оно тут при чём?

– Узнаешь. – Осадив Принца, Арон спешился у чугунных кованых ворот герцогской обители. – Позже расскажу.

Ворота были приоткрыты, приглашая ступить в огромный заросший сад. Клаусхебер оказался скорее старым замком, нежели особняком – синим, как зимние сумерки, от башенок, тянувших острые шпили к ясному небу, до стен и венчавших их зубцов на плоских крышах. Каэрилий, вспомнила Таша; так назывался камень, складывавший обитель Норманов. Слишком грубый для поделок или облицовки, но всё равно завораживавший немеркнущей яркостью и чистотой цвета, напоминавшего о тёмных сапфирах.

Вдоволь покружив по путаным дорожкам среди раскидистых корявых вязов и кустов шиповника, ведя коней за собой, путники всё же достигли крыльца с широкими ступенями, ведущими к огромным двустворчатым дверям. Отбив все кулаки в тщетных попытках привлечь внимание обитателей особняка, Джеми уже предложил подпалить что-нибудь, дабы призвать хозяев небольшим пожаром, когда кто-то наконец распахнул одну из дверей, окованную шипастым железом поверх морёного дуба.

– Прошу прощения. Почти все наши слуги на время полнолуния сбежали в город в страхе перед призраком, и я не могу их винить. – Появившийся на пороге юноша склонил голову. – Леогран Норман, племянник Его Светлости. Вы отец Кармайкл?

Вокруг породистого лица рамкой из красной меди рыжели длинные, до плеч волосы. Шёлковая жилетка до середины бедра оттеняла сапфировые глаза – почти такие же яркие, как стены из каэрилия; белая рубашка с кружевным воротником, штаны тонкого сукна и туфли из мягкой замши выдавали аристократа ещё прежде, чем это делала манера держаться – слишком похожая на ту, что Таша уже привыкла видеть у Алексаса.

Но поразительнее всего были белые пятна на его лице и кистях рук, не прикрытых одеждой: ещё бледнее его светлой кожи. Ледяные метки – так их называли. Таша с детства любила сказки о Ледяном Князе, духе зимы, чья поступь морозила землю; взмах его плаща порождал метель, а прикосновения оставляли рисунки из инея на стекле и белые следы на телах иных детей, которым не повезло привлечь его внимание. Глядя на Леограна, и правда легко верилось, что некогда Князь склонился над его колыбелью, оставив на память причудливый узор из снежной белизны в тех местах, где его пальцы из любопытства прикоснулись к человеческому ребёнку.

Впрочем, увидев ледяные метки воочию, Таша не сказала бы, что Леограну не повезло. Она могла назвать его внешность необычной, удивительной – какой угодно, только не уродливой.

– Он самый, – ответил дэй. – Это мои приёмные дети, Джеми и Таша.

– Польщён знакомством. – Леогран отступил вглубь холла; ледяные метки вокруг его губ и глаз словно подчеркнули его улыбку. – Проходите, сейчас как раз подадут ужин. Конюший заберёт ваших лошадей… Он, к счастью, один из немногих, кому хоть призраки, хоть дамнары нипочём.