Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

– Убьёшь себя – и обречёшь сестру на смерть?

– Ты хочешь сказать, что когда-нибудь отпустишь её? Если с её помощью можно управлять мной?

– А как же твои рыцари?

– Умереть за меня – их долг.

Она ответила это куда легче, чем ей, наверное, хотелось бы.

…страха не было, и сомнений – тоже. Если ей не дадут свободы, она возьмёт её сама.

Свободу от игрушечной жизни, свободу, которую у неё больше никто не сможет отнять.

– Ты этого не сделаешь, – голос Палача казался спокойным.

– Сделаю. Уже умирала, не так и страшно.

Она не знала, отчего эти слова заставили его лицо так измениться. Возможно, потому что наконец заставили понять: это не пустые угрозы.

– Таша, не надо. – Оклик Арона вынудил её посмотреть в лицо тому, кого она любила и ненавидела. Любила ли? Она и этого не знала. – Это не выход. Никогда не выход.

…ненавидела ли?..

Белая вспышка на миг лишила возможности видеть. Ещё прежде, чем её догнал гром, Таша услышала вскрик, глухой удар…

Затем темнота, рассеиваемая костром, вернула ей способность видеть – и крик застыл на её губах.

– Значит, ты хочешь свободы. – Воин царапнул клинком горло Зрящего, повергнутого на колени. – Тебе, сестре и мальчишкам, я правильно понял? – Кивнув на меч Арона, лежавший на глине, он за волосы вздёрнул голову брата выше. – Тогда – убей его.

Таша уставилась на него.

– Убей его, – повторил Палач, – и, клянусь, я сниму заклятие с твоей сестры. Убей его, и, клянусь, я отпущу тебя и твоих друзей на все четыре стороны. Клянусь. И если я нарушу клятву, да оборвётся моя жизнь на этом самом месте.

…даже Таша знала: клятвы магов всегда принимались к учёту. Не нужно было никаких заклятий – каждое слово, следовавшее после «клянусь», само по себе было заклятием.

Он предлагал это всерьёз.

– Перед тобой три дороги. Умри – следом за тобой умрут все, кто тебе дорог. Скажи «нет» – я отпущу тебя, ибо ты права: твоей смерти я хочу меньше всего. Но отказом ты не спасёшь ни моего дорогого брата, ни крошку Лив. Скажи «да» – и вы будете жить, свободные и счастливые, насколько возможно. Все, кроме Арона.

Он говорил неторопливо, бесстрастно, очень рассудительно.

– Зачем? – только и смогла вымолвить она.

– Считай, его смерть от твоей руки меня удовлетворит.

Арон не пытался вырваться: лишь со спокойным вниманием следил за Ташиным лицом.

Клинок Зрящего перед ней слабо золотился, притягивая взгляд.

– Этот меч не так прост, как кажется. Он сделает всё сам, тебе останется лишь направить его. Один укол, больше не надо. – Слова Палача растекались по сердцу, как яд: шёпотом сомнений, неведомыми ранее чувствами. – Подумай… Это Арон не пресёк игру в самом начале, пожелав в который раз свести счёты. Это он скрылся под маской, не решившись показать, кто он на самом деле. И ты готова пожертвовать всем, что осталось у тебя настоящего, ради него?

Его слова ломали что-то. В ней. А сквозь трещины просачивалось нечто непривычное, страшное, поднимавшееся в душе змеёй из высокой травы, захлёстывая чем-то жёстким, холодным…

…один укол. Всё, что требовалось, чтобы обрезать нити, связавшие её по рукам и ногам. Это ведь кажется не таким сложным – убить. Уступить зверю в себе. И шанс отомстить за всё, что с ней сделали – перед ней: так просто, до боли просто…

Когда Ташины пальцы сомкнулись на рукояти меча, клинок показался ей не тяжелее палок, которыми они фехтовали с Гастом.

Поднявшись тихо, как покидающая тело душа, она шагнула вперёд. Не оглядываясь на Алексаса, встала прямо напротив амадэев: один ждал, преклонив колени, другой сжимал в пальцах пряди чужих русых волос, опустив двуручник. Подняла меч, держа его обеими руками – строго перед собой, так, что лезвие словно рассекло её бледное лицо на две половинки.

Больше не было слов. Осталась лишь улыбка Палача да тихое равнодушие Арона, следившего за приблизившейся смертью. Лишь где-то глубоко, на самом дне зрачков за этим равнодушием можно было различить отчаяние; отчаяние человека, которого предали.

Таша прошептала одно-единственное слово – только по движению губ можно было угадать «прости». Направила клинок так, чтобы кончик лезвия почти коснулся креста на чёрной фортэнье; крепко сжимая кожаную рукоять, отвела меч назад.

Улыбка Палача померкла.

– Таша, нет!..

Клинок нанёс удар – и крик Алексаса оборвался.

Клинок нанёс удар. Тому, кого ненавидела та, что направила его. Тому, чьей смерти она отчаянно желала.

И нацелен он был не вниз, а вверх.

Когда лезвие пронзило Палача, тот пошатнулся. Миг спустя двуручник, выпав из пальцев амадэя, хлюпнул об глину под глухое бурчание удаляющегося грома.

Таша замерла, не смея пошевелиться.

Неужели…

…всё произошло в один миг, как вспышка отдаляющейся грозы. Вот Воин бросил вперёд свободную руку, вот ухватил чужой меч за лезвие, толкнул, дёрнул – и навершие рукояти пихнуло Ташу в грудь, заставив отступить, а потом вырвалось из пальцев и взлетело вверх.

Так и не выпустив из другой руки пряди русых волос, разрезанной до кости ладонью Палач поймал подкинутый меч брата за эфес.

– Хорошая попытка. Жаль, не удалась. Скользнуло по ребру, прошло под кожей и выскочило. К подобным царапинам я привычный. – Лицо Лиара казалось восковой маской. – Жаль…

Сначала она услышала. Противный хруст и судорожный, прерванный выдох.

Потом увидела, как Арон вздрогнул.

Выдернув клинок, вонзённый брату в спину, Палач швырнул чужой меч на землю. Его собственный двуручник истаял чёрным дымом, как и плащ; алые огни, сквозившие в лесной чаще, растворились в ночи.

– Жаль, – повторил Лиар, прежде чем исчезнуть во мгле.

Таша смотрела на багрянец, расплывавшийся по лезвию золотистого клинка. Смотрела, как Арон заваливается набок.

Смотрела, не в силах поверить тому, что видит.

– Арон…

Он взглянул на неё. Улыбнулся: через силу, но даже сейчас – тепло.

От уголка его губ по подбородку пробежала струйка крови.

– Арон! – рухнув на землю подле него, Таша лихорадочно коснулась ладонью его щеки. – Нет, нет, пожалуйста! Ты… ты не можешь…

Подоспевший Алексас стиснул пальцами её плечо.

Улыбка Арона погасла, голова со встрёпанными русыми волосами откинулась назад – и в светлых глазах амадэя отразилась тьма неба, которого он уже не мог узреть.

Небо светлело медленно и неохотно: рассвет с трудом плавил свинец туч.

Джеми кинул в костёр ещё пару веток – пламя, раздуваемое ветром, нёсшим вкрадчивый холод, заглотило хворост с жадным потрескиваньем – и посмотрел на тёмную фигурку по ту сторону огня.