Виталий Храмов - Темные тропы [litres с оптимизированной обложкой]

Все выстроились полукругом перед внешней стеной дома, традиционно для Мира – не имеющей окон на улицу на первом этаже. Охают, охают, рассматривая фреску во всю стену.

Хищная женщина на стене, застывшая, казалось, лишь на мгновение в своём стремительном движении, увековечив в камне спресованность времени во время схватки, сверкала гневно глазами, хищно скалилась в боевом азарте, сжимала сразу два длинных кинжала боевыми захватами мастера ножевого боя. Её волосы от резкого разворота взметнулись, восхищая этим застывшим мгновением, крепкие ноги с полными бёдрами и крепкими икрами, видимые сквозь распущенный лезвиями, порванный подол, держали тело крепко, пружинно, готовые к смертельному броску. Сквозь прорези ткани выпячивались из прорех порезанного платья выпуклые полукружья крепкой и тяжёлой груди. А за спиной яростной воительницы сжалась над малышом девочка, укрывая младенца собственным телом. И каждому понятна хищная ярость матери, защищающей своё дитя с яростью дикой волчицы над логовом с детёнышами.

– Это – я? – взвизгнула Пламя.

А Лилия смотрит на стену сквозь пальцы мокрыми глазами, рыдая в собственные ладони.

– Мама, это так и было? – тихо спросила Огнянка. Но Лилия не смогла ответить – беззвучно рыдая, остекленевшим взглядом смотря на саму себя, увековеченную в камне накануне самого страшного момента в своей жизни – своего полного отчаяния. Отчаяния настолько беспросветного, что со всей силой всей своей души хотела только одного – собственной смерти. Когда с леденящим ужасом познала, что бывает что-то страшнее самого страшного – смерти. Когда хотела лишь умереть, желала смерти – с невыносимой силой.

И вот глаза её, в панике, ищут меня. Вижу, как она сдерживает себя, чтобы не броситься ко мне, не спрятаться под моей рукой, как под крылышком. Вон, аж трясёт всю.

– Это было много страшнее, – дрожащим голосом выдавливает она. – Тут я – красивая. А там я была – толстая, старая, беспомощная. Боги!!!

И всё же врезается в меня, вжимается в мои объятия, рыдая навзрыд.

– Всё, всё, девочка моя, – буробит УМник, неловко гладя волосы Лилии. – Всё закончилось. Мы – живы.

Вижу соляной столб Пада. Такой же подвижный и белый, как известняк. Белые даже губы. Видимо, в его застывших глазах – опять тот день.

– Я так боюсь, что это повторится! – ревёт Лилия.

– Не бойся! Посмотри, сколько у тебя защитников! Они развеют любую Тьму с твоего пути! – говорю я. Громко.

Не для себя я истощал собственную нервную систему в запредельной концентрации контроля штыка. Не для Лилии. Не для Пламени и Пада. Они уже получили прививку этой сыворотки. А для этих вот сынов и дочерей, которым и предстоит сражаться за Свет, Мир и Порядок!

– Они будут знать, что даже в момент самого беспросветного отчаяния нельзя опускать руки! – говорю я. – А надо атаковать врага, даже не имея ни малейшего шанса на победу, а тем более – на жизнь. Всё равно – сражаться! И тогда помощь – придёт!

Какую же я чушь несу! С пафосом, с вербальным воздействием голоса. Но – чушь же! Самому противно. Но так надо. Надо!

Противно использовать ребят, противно из детей лепить пулю, чтобы выстрелить ею во врага. Противно! Но – надо! Кто, если не мы? Кто, если не они? Боги? А им, богам, есть дело до муравьиной возни между белыми и чёрными насекомыми? Противно осознавать, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Противно. Но позволить ребятам просто сгинуть, даже без шансов укусить врага, сдохнуть – в беспросветном отчаянии – вообще недопустимо, неприемлемо! Лучше пусть завершат свой путь в бою, в боевом азарте, с улыбкой торжества на лице! В борьбе! За себя, за близких, за Мир! За свою душу!

И им совсем нет нужды ведать, что жизнь – требует жертв. Причём – лучших! Самые лучшие всегда бросали свои жизни на Алтарь Жизни. Только тогда есть Жизнь. А как не станет героев и подвижников, некому станет сражаться насмерть – со всепоглощающей силой энтропии хаоса, так не станет и жизни. Наступит покой. Покой кладбища.

– Жизнь – борьба! Только тот, кто в бою – живёт. Все остальные – уже мертвы, – вдруг слышу я собственные мысли, озвученные чужим голосом. Девичьим голосом. Огнянка опускает глаза, приседая, прячась за спину Волчонка от моего взгляда.

Махнул рукой – тут тотальный заговор всех вокруг против меня и конфиденциальности содержимого моей головы. Пламя, УМник, теперь и Огонёк – все так и стремятся открыть меня Миру. Не понимая, что языка у меня нет. И это как бы – намёк. Что слово – не воробей, вылетит – употеешь топором махать!

– Время! – взревел УМник, отведённый мною назад, за спину Лилии и указывающий пальцем на толпу малолетних оболтусов. – По машинам!

А они стоят и машут. Стоят и машут, Карл! Растерянно улыбаясь. Улыбаются и машут!

Нет, всё же Судьба – права! Отхерачив мне язык. Жаль – не по локоть! Чем теперь, каким эхом, отзовутся эти, да и другие, слова, часто – случайные, в веках?

Невозможно это просчитать. И дело даже не в мощности моей вычислительной системы, именуемой мозгом, сколько в том, что «фактор дурака», он же «случайность», в принципе не поддаётся счислению.

Наконец, этот балаган собрался. Едем, вполне ожидаемо – все. Малыш, его мать, я, охрана – как целевое задание, для этого, собственно, и были принесены все жертвы.

Кроме этого, будущие молодожёны – побитые, аж смотреть противно. Чтобы как-то подсластить им утро, залил в них бесцветной, усредненной Силы, которую маги называют Сырой Силой. До половины их внутренних кубышек. А их глаза! Определённо, мне начинает нравиться эта роль доброго Дедушки Мороза. Такие лица людей неописуемо приятно видеть!

Конечно же и Пламя с нами – под видом уже привычной ей роли няньки. На самом деле, из жгучего любопытства – столица же! Ну и Волчонок с Огоньком – за компанию. Пока. Они потом разъедутся по своим делам. Но выезжаем – вместе.

Тут, до выезда, ещё одна история была. Пад, прибираясь поутру в мойне, нашёл то, что на мусор не было похоже. И оставил на видном месте – накопитель и изменивший свой облик кинжал, что уже показательно. Уж как Пашка, воин, Порубежник, любил оружие, а с его деревенской непосредственностью – особенно. Я помню особенность психики этих простых ребят, что на кристально чистом глазу думают, что «бесхозное значит – ничьё, значит – моё»! А с его любознательностью – постоянно греющий уши в наших разговорах – знал стоимость накопителя. Но не прихватил, не попытался свалить и «зажить новой жизнью». Так и остальные посетители утреннего умывальника охали, ахали, рассматривали со всех сторон, крутили так и этак, что только на зуб не пробовали, но оба предмета так и остались на бочке.

И уже мы выезжать собрались – Пашка бежит: