Дилан Фэрроу - Безмолвные [litres]

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к пропасти, которая, кажется, зияет еще шире, чем когда я смотрела на нее в последний раз. И, сделав шаг назад, я пытаюсь бежать, прыгать, левитировать…

Прошло всего два дня, и я не могу больше терпеть. Вчера я бросалась в бесконечно глубокую канаву около семидесяти пяти раз. Обучение – это не столько испытание, сколько метод пытки. Я наполовину убеждена, что Кеннан просто пытается убить меня. Я вся в синяках, и мои ноги ноют от боли еще больше, чем когда я скользнула в ванну прошлой ночью. Она даже завязала мне глаза, видимо, чтобы помочь сосредоточиться, сказав что-то о том, что наша сила исходит из нашего самоконтроля. Но паника, когда я вслепую пробиралась вперед, была еще больше – уверена, мои крики и стоны были слышны по всему замку.

И все же за весь день никто не пришел мне на помощь. Несмотря на утреннее унижение, я все еще надеялась, что появится Равод и прикажет Кеннан быть со мной помягче, но за весь день я так и не увидела его. В конце концов мы закончили тест, когда я уже наполовину рыдала и не могла подняться.

– Сдаюсь, – выдохнула я, ползая на окровавленных коленях, мои новые черные брюки были испорчены. Кеннан наклонилась, чтобы осмотреть меня, и я инстинктивно схватила ее за руки. Она посмотрела на свои перчатки, покрытые грязью, и вспыхнула, мгновенно отпустив меня.

Сегодня я проснулась с новыми и не менее ужасными проблемами. Впервые научившись держать посох – что было бы захватывающе, если бы Кеннан снова не завязала мне глаза, требуя, чтобы я «прислушивалась к движению воздуха вокруг». Я слышала только, как посох Кеннан описывал вокруг меня большие дуги, пока я не выронила свое оружие и не рухнула на землю, закинув руки за голову и всхлипывая.

Все идет не очень хорошо.

И что хуже всего, я так занята тренировками, что у меня не было ни времени, ни желания продолжать расследование. Я больше ничего не узнала о Найле, который к этому моменту, вероятно, заказал новый кинжал, и я никогда не узнаю, пропадал ли у него кинжал вообще.

Я не хочу обращаться к Каталу, пока у меня нет доказательств, но я сделаю это, если придется. Он сказал, что поможет. Я просто должна доказать, что достойна.

Но мне кажется, что выполнять благословения по команде – невозможно. Сказать, что Кеннан – суровый надсмотрщик, значит ничего не сказать. Как будто вся ненависть ко мне, которая существует в мире, сосредоточилась в одном человеке.

И она действительно ненавидит меня.

Вот почему сегодня вечером, даже если все, чего я хочу, – это провалиться в темный, бесконечный сон без сновидений, я этого не делаю. Мои пальцы болят, и жалят мозоли, натертые до крови от работы с посохом и от падений на руки. Прикосновение нити, проходящей через пальцы, расслабляет меня. Я пытаюсь представить картину, которая понравилась бы Фионе. Я думаю о розах.

К рассвету я сшила пару тонких перчаток, таких же, как у Кеннан. Лозы нежных роз обвиваются вокруг пальцев. Несмотря на мое мастерство, не уверена, что когда-либо делала что-то настолько же красивое. Я могу только надеяться, что небольшой акт доброты смягчит ее.

Может, она сжалится надо мной; может, как женщина, поймет, как сильно я нуждаюсь здесь в друге. Как мы должны помогать друг другу, когда никто другой не хочет.

Я жду Кеннан у балкона, выходящего на утес, где-то внизу раскинулась Монтана. Даже горы, окаймлявшие пустоши у нас дома, не поднимаются так высоко в небо – я едва вижу их вдалеке. Скорее всего, тоска по дому заставила меня искать что-то знакомое, чтобы зацепиться взглядом.

В Монтане много коричневого цвета. Не темного, насыщенного цвета почвы, а увядшего и пыльного. Низкие холмы усеяны тонкими деревьями, разделены извилистыми дорогами, которые, кажется, никуда не ведут.

Если Гондал существует, в каком направлении он лежит? За суровыми, холодными горами на западе? Или через пустоши на юге? В сказках он был зеленым и ярким. Такой была бы вся Монтана, если бы мы не позволили Смерти Индиго опустошить страну. Трудно представить теперь такое место.

Мне вообще не следовало представлять себе Гондал. Я делаю глубокий вдох и выдох, чтобы очистить мысли.

Холодный утренний ветер хлещет по склону горы через тренировочную площадку, когда Кеннан приближается. Она останавливается передо мной и делает знак слуге.

– Осталось пять дней, крестьянка, – говорит она, и воздух вокруг нас становится холоднее, – если только ты не собираешься избавить меня от хлопот и сдаться. Как бы ни было захватывающе смотреть, как ты терпишь неудачу, меня ждет более важная работа.

Я делаю глубокий вдох, готовясь произнести слова, которые репетировала накануне вечером.

– Кеннан, мне кажется, мы с вами не так начали, – говорю я, вытаскивая из-за спины вышитые перчатки и протягивая их ей с легким росчерком.

– Это для вас. Пусть это будет предложением мира?

Глаза Кеннан быстро расширяются и сужаются, когда она делает шаг ко мне и осторожно берет перчатки.

– Это для меня? – спрашивает она.

Я нетерпеливо киваю

– Я сама все вышивала. Это что-то вроде хобби…

Я замолкаю на полуслове, когда Кеннан вертит их в руках. Как и всех бардов, ее невозможно понять.

Она делает шаг ко мне, и я думаю, что, возможно, она собирается обнять меня, хотя это было бы так странно, что я стою, замерев, когда она приближается. Молниеносным движением она щелкает перчатками по запястью и с силой бьет меня по лицу. Я отшатываюсь, слезы наворачиваются на глаза.

– Иногда мягкие вещи причиняют больше боли, чем твердые. – Самое странное, что за яростью в ее глазах я вижу что-то похожее на боль, но она продолжает: – Жало жалит сильнее, когда не ждешь.

Не говоря больше ни слова, она швыряет перчатки через балкон, след от удара на моей щеке мгновенно вспыхивает, когда они исчезают внизу.

Она быстро поворачивается и направляется к винтовой наружной лестнице, которая ведет через несколько террас, прежде чем спуститься на тренировочное поле. Я иду за ней, чувствуя себя униженной, злой и преданной.

Возможно, именно это она и имела в виду.

– Сегодня мы проверим твой фокус, – говорит она, как будто я никогда и не предлагала ей перчатки. Я ошеломленно смотрю, как она идет к дальней стороне плащадки.

– И это все, что вы хотите сказать? – Часы, которые я могла провести отдыхая, я проводила за работой над этими перчатками.

Кеннан поворачивается ко мне, сверкая глазами.

– Я не собираюсь извиняться за то, что ты подлизываешься. Мое время очень ценно. Перестань тратить его впустую.

– А я и не подли… – я останавливаюсь, Кеннан уходит дальше. Я пытаюсь сдерживаться, но не могу удержать приступ ненависти в груди.