Дилан Фэрроу - Безмолвные [litres]

Кеннан замолкает, многозначительно глядя мне в глаза.

– Только я не думаю, что это правда.

– С чего бы… – я замолкаю под пристальным взглядом Кеннан. Это ужасная мысль, но, возможно, она права.

Я вспоминаю, что сказал Катал. Чем больше я говорю тебе, чем больше ты веришь, тем больше это становится правдой. Безумие и мысль, что женщины каким-то образом более восприимчивы к нему, были просто еще одной ложью, чтобы контролировать нас.

– Ты действительно думаешь, что это невозможно, после всего, что ты видела?

Я делаю глубокий вдох, приводя в порядок бегущие в голове мысли.

– Так… зачем ты хотела найти Книгу дней?

– Я думала, что смогу вернуть все на круги своя. Отменить, что произошло, – признается Кеннан, – стереть свои ошибки.

– Ты сказала, что моя мама говорила с тобой, – говорю я, – ты сказала мне: «Она сказала, что он настоящий»?

Кеннан вздрагивает, но едва заметно кивает.

– Гондал.

Я раскрываю рот, не в силах вымолвить ни слова.

– Она сказала, что помогла людям найти его. Что они живут там свободно от Высшего совета, – она колеблется, – а ты не знала?

Я недоверчиво качаю головой. Мысль, что Ма заговорила, да еще с Кеннан, должна быть какой-то жестокой шуткой. Но когда я вспоминаю время, проведенное с мамой, и ее молчание после смерти Кирана, я задаюсь вопросом, знала ли я когда-нибудь свою мать вообще.

– Зачем говорить это сейчас?

– Мне вовсе не обязательно любить тебя, чтобы знать, что ты поступаешь правильно.

Я падаю назад, не в силах больше сдерживаться. Тишина, растягиваясь, причиняет боль.

– И я устала прятаться. Эта вина… – Кеннан морщится, – из-за этого мне трудно понять себя. Чем дольше я держусь за это, тем больше теряю. Может, я и не убивала твою мать…

– Но ты ее и не спасла.

Кеннан поднимает на меня глаза. Впервые я вижу всю чудовищность боли, которую она несет. Она хорошо это скрывала.

– Я не буду просить прощения, которое не в твоей власти дать, – говорит она, – но я хотела бы искупить свое ужасное действие – или бездействие, – если ты позволишь.

Я выдерживаю ее взгляд. Ее светлые глаза смотрят на меня, не мигая. Возможно, я никогда не пойму Кеннан, но я не сомневаюсь в ее искренности.

– И как ты собираешься это сделать?

– Я собираюсь вытащить тебя отсюда, – отвечает Кеннан. Прежде чем я успеваю ответить, она поворачивается и исчезает из виду. Как только она уходит, появляются два охранника и молча занимают позиции по обе стороны двери.

Я делаю неровный, тяжелый вдох. Мне неприятно признаваться в этом даже самой себе, но все это время я ждала появления Равода, чтобы он сообщил мне, что не он украл книгу и все это не было подстроено. Хотела бы я понять. Зачем и куда он ее унес?

Я смотрю на свои трясущиеся руки, потемневшие от болезни. Закатав рукава, я вижу, что вены простираются выше локтей. Они горят под моей кожей, на ногах, спине, на изгибе челюсти. Может быть, не имеет значения, спасусь я или нет.

Моя судьба предрешена.

Трудно сказать, сколько времени проходит в крошечной камере без окон. Часы могут проходить в бредовом сердцебиении или целая вечность между приступами кашля.

В те короткие мгновения, когда мой разум проясняется, меня преследуют слова Кеннан. Ма вывозила бардов из страны. Она скрывала от меня свое прошлое всю жизнь. Мое сердце разрывается от того, что я не могу спросить ее почему.

Закрывая глаза, я вижу Равода. Его слова запечатлелись в самых глубоких уголках моего сознания.

А что, если тебе не понравятся ответы, которые ты найдешь? Его голос отдается эхом.

Я достаю обрывок Книги дней – к счастью, меня никогда не обыскивали – и поворачиваю его к свету. Охранники не любят смотреть на меня. Каждый раз, когда я кашляю, они вздрагивают. Они боятся, что я могу заразить и их.

Чернила мерцают, плавно перемещаясь по бумаге, создавая символы и значки, которые я не могу прочитать. Я наблюдаю за их перемещением в течение нескольких минут, задаваясь вопросом, что это за язык.

Я вытаскиваю быка Кирана из нагрудного кармана, сравнивая его с быком, который проявился на странице. Они почти идентичны.

Как будто бумага чувствует фигурку быка в моей руке, ее линии растворяются в узоре, тенясь к нему. Горы, скалы… путь.

Нет. Карта.

Она прокладывает курс через горы. Мой взгляд блуждает, обводя дома, пещеры, переходы. Изображения мерцают, рядом с каждым незнакомые буквы и символы полумесяца.

Медленно линии составляют небольшой дом, окруженный овцами в горной долине. Мой дом. Рядом с ним формируются буквы. Те же символы.

Прежде чем я успеваю пожелать, чтобы образ моего дома оставался еще немного, он исчезает. За ним следует еще несколько десятков мест, и все они ведут на восток. Наконец я вижу дом, спрятанный среди деревьев в далеком бесплодном лесу за пустошами. Символ. И странное, но приятное чувство, резонирующее глубоко внутри. Рядом с каждым символом начинают формироваться буквы.

Безопасность .

Строки сдвигаются в последний раз, растворяясь в слове…

Гондал .

Я задыхаюсь и перехожу на резкий кашель, который сотрясает все тело, сжимая легкие.

Дрожа, я сажусь. Мои синие пальцы сильно трясутся, когда я сжимаю клочок бумаги.

Мама была бродячим бардом. Она и мой отец содержали убежище для беженцев, бежавших в Гондал. Бегство из Высшего совета. Спасаясь от лжи, смерти и тирании. Она умерла за это.

Я прерываю ход мыслей, когда дверь камеры со стуком открывается. Я быстро прячу бумагу в карман, когда высокая фигура показывается в дверях. Сердце яростно протестует против границ, установленных грудной клеткой, стуча громче, чем я когда-либо слышала.

В тусклом свете я различаю форму охранника. Мой взгляд поднимается вверх, останавливаясь на голубых глазах, которые, как мне показалось, я когда-то вообразила.

– Привет, Веснушка.

Мой голос не спешит повиноваться мне.

– Мадс? – имя вырывается у меня шепотом.

Он подходит ближе, и на его губах появляется подобие улыбки.

– Думаю, все это довольно неловко, – он останавливается, когда видит, как я вздрагиваю, – я здесь не для того, чтобы причинить тебе боль.

– Как ты здесь оказался? – спрашиваю я, несколько раз переводя взгляд с знака на его груди на лицо. – Почему ты здесь?

Мадс вздыхает, сохраняя дистанцию между нами. Даже в тусклом свете я вижу знакомую теплоту в его глазах.

– Моя семья пережила тяжелые времена некоторое время назад. Мой отец просил у Верховного совета отсрочки, но это стоило немалой платы – моей секретной помощи бардам, – признается Мадс мягким голосом. – В мои обязанности входило докладывать о том, что происходит в Астре.