Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

Ответа он не получил.

Следуя за Сфинксом, как наказанная собака, Эдит подавила желание извиниться, однако оно лишь усилилось, когда они прибыли к месту назначения.

Разгоняя стайку заводных бабочек, порхавших по мастерской Сфинкса, Эдит крепко ухватилась за прохладный гудящий локоть своего движителя. Боль от операции только начала утихать. Рука все еще двигалась неуклюже, словно во сне, но уже ощущалась как собственная. Эдит не хотела отдавать конечность. Она задумалась, а не решит ли Сфинкс забрать свой дар, всучив ей еще более грубое устройство, что-то вроде дубинки. Может быть, ножку стола? Взгляд упал на механическую руку на верстаке, скрюченную, как мертвый паук. Она сразу же узнала придаток, отделенный от тела. С его помощью она поднимала ложку, держала расческу, завязывала узел, нажимала на спусковой крючок. Она с трудом подавила дрожь.

Но всплеск экзистенциального ужаса вызвал у Эдит внезапное откровение прямо там, посреди множества наполовину собранных чудес. Она поняла нечто очевидное – то, что должно было прийти ей в голову гораздо раньше.

Она остановилась:

– Ты в отчаянии, не так ли? Вот почему ты отдал мне под командование свой флагман, вернул Красную Руку из мертвых и послал кого-то столь неопытного, как Том, шпионить от твоего имени. Ты в отчаянии. Я так боялась тебя, была так ошеломлена твоими подарками и контрактами, что даже не заметила этого. Но ты загнан в угол. Ты разыгрываешь последние карты. – Эдит сухо рассмеялась. – И они, кажется, не особенно хороши.

Сфинкс удивил Эдит тем, что тоже рассмеялся, хотя и более великодушно.

– Мы все загнаны в угол, моя дорогая. Просто не все это осознают. Я восхищаюсь тем, как ты предана своим друзьям, но боюсь, эта преданность ослепила тебя и не дала разглядеть более важные обязательства.

Эдит ощетинилась:

– Я выполняю приказы. Я держу слово. Какие еще у меня обязательства?

– У тебя есть долг перед Башней. Перед соратниками. Где же твое чувство ответственности?

– Как ты можешь требовать ответственности за то, что скрываешь от меня? Почему ты так одержим этими картинами? Если перспективы так мрачны, впереди маячит большая война и Башня – это пороховая бочка, зачем тратить время, собирая кучу старых холстов?

– Почему молодые так нетерпеливы, когда у них больше всего времени? – спросил Сфинкс у пустой комнаты, в изумлении запрокинув свою маску. – Скоро ты получишь ответ, Эдит. Идем. Я надеюсь, ты хорошо спала прошлой ночью, потому что это последний хороший ночной сон, который тебе светит на протяжении долгого времени.

В глубине загроможденной мастерской стоял стеллаж, полный разнокалиберных труб и прутьев. К беспорядку, казалось, никто не притрагивался по меньшей мере лет десять. Сфинкс повернулся, чтобы убедиться, что Эдит наблюдает за ним, затем схватил конец ржавой арматуры и потянул. Засов щелкнул, и шкаф плавно скользнул в сторону, открывая зияющий дверной проем в стене мастерской.

Спиральная лестница за ним, казалось, тянулась вечно, и это впечатление только усилилось, когда они начали подниматься. Подъем нисколько не утомил Сфинкса, но, погнавшись несколько минут за черным хвостом его плаща, Эдит уже была готова умолять об отдыхе, когда лестница резко оборвалась. Эдит обнаружила, что стоит на площадке на подгибающихся ногах.

Сфинкс помедлил перед единственной дверью – окованной железом дубовой плитой, которая выглядела такой же старой, как и сама башня.

– Я мало кому показываю чердак. Я был бы тебе очень признателен, если бы ты ни с кем не делилась увиденным. Это касается и Байрона.

Эдит удивилась, узнав, что в доме Сфинкса есть места, которые Байрон не видел, но быстро дала слово.

Когда Эдит думала о чердаке, она представляла себе голые стропила, занавеси из паутины и старую мебель, укрытую простынями. Чердаки предназначались для ненужных артефактов юности и скучных свидетельств прошлых поколений; они были для коньков, которые стали малы, сундуков с игрушками, свадебных платьев и бабушкиного фарфора, который никто не любил настолько, чтобы жить с ним, и не ненавидел настолько, чтобы выбрасывать.

Но то, что скрывалось за скрипучей дверью, больше походило на крыло музея, чем на чердак. Просторная, широкая галерея тянулась на некоторое расстояние. Электрические прожекторы отбрасывали островки света, которые смягчали, но не разгоняли мрак. Официальные экспонаты, словно из музея естественной истории, выстроились вдоль стен. Витрины стояли на невысоких постаментах за красными бархатными канатами. Поначалу Эдит решила, что перед ней коллекция скелетов вымерших животных, наряженных в причудливые доспехи. Но когда подошли ближе, она увидела, что на самом деле это были машины, похожие на Фердинанда, или стеноходы, хотя и более странные и примитивные.

Первый же огороженный канатом движитель напомнил ей пугало. Конечности у него были длинные и гибкие, голова круглая, черты лица – нарисованные и аляповатые. Материалы, из которых сделали его руки и ноги, были разнокалиберными; он выглядел лоскутным одеялом из несовпадающих частей. Движитель был около семи футов высотой и походил на сутулого дворецкого.

Проходя мимо, Сфинкс воскликнул:

– А, мистер Икес! Он был первым! Такой медлительный и неуклюжий – вечно падал. Но как же я его любил!

Сбитая с толку этой внезапной горячностью и не зная, что сказать, Эдит спросила:

– Ты его сделал?

Повинуясь сиюминутному порыву, она протянула руку и положила ладонь своего движителя на плечо неуклюжей машины. Железные кости, казалось, поднялись навстречу ее прикосновению, как кошка, просящая ласки. Она чуть не отпрянула от неожиданности, но заставила себя замереть. Она удержала контакт и сосредоточилась на нем.

Это, конечно, было абсурдно, но она почувствовала намек на связь с холодным, мертвым движителем. Нет, не связь – скорее, медленное эхо, внутренний невнятный диалог…

Странное ощущение отогнала болтовня Сфинкса, и Эдит отдернула руку.

– Мне было шестнадцать лет, когда я его построил. – Сфинкс вздохнул – звук был такой, словно из велосипедной шины вышел воздух. – Я сделал все эти машины. Я оживил их, научил служить и оплакивал, когда они умирали.

Сфинкс продолжал путь по коридору, указывая на причудливые экспонаты своей коллекции и делая на ходу замечания. Там был Гораций, чья нижняя половина напоминала колесо речного парохода, утыканное железными шипами. У Горация были грудь и руки мужчины и голова быка. Его построили, чтобы возделывать поля в садовых уделах. Затем была Зои, которая выглядела как черепаха размером с диван и у которой вместо головы был единственный глаз без век на конце шеи из кабелей. Зои предназначалась для инспектирования канализации, но обладала привычкой застревать в неприятных местах.