Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

Сенлин прервал песню ровно настолько, чтобы сказать ему «нет».

Самыми крутыми склонами, по которым Сенлин когда-либо взбирался, были покрытые травой горы за пределами Исо. Местные жители называли их «горами», хотя на самом деле это были холмы – факт, которым Сенлин когда-то любил делиться так же, как все не любили его слышать. Самым высоким пикам давали причудливые прозвища вроде Маковое копье, Гора-Гусыня и Два Пикника – в последнем случае подъем был достаточно высоким, чтобы упаковка провизии для второго привала сделалась целесообразной. Сенлин много раз туда забирался. Он любил ходить пешком с тростью; ему нравилось ощущать жжение в легких и тепло в бедрах от напряженного подъема. По правде говоря, он считал, что холмы превосходят горы во всех отношениях. Холмы не требовали ползти на четвереньках, не испытывали веру в крепость веревок и не царапали руки неумолимыми выступами. Былой директор школы, который пытался покорить только те вершины, которые удавалось одолеть за один день, воображал себя начинающим альпинистом.

Вентиляционные шахты, змеившиеся сквозь стены Башни, быстро развеяли все удовольствие, которое Сенлин когда-либо получал от восхождения, и все иллюзии, которые он питал относительно своих способностей. Каждый дюйм его тела болел. Мозоли на руках образовывались недостаточно быстро, чтобы облегчить продвижение по склонам, напоминающим наждачную бумагу. От необходимости постоянно смотреть вверх у него защемило нерв в шее и спине, и после первого же дня ноги стали не более упругими, чем печные трубы.

Система вентиляции напоминала лабиринт, расположенный под острым углом. Наклон каждой шахты варьировал от неприятно крутого до почти вертикального, а по ширине они могли походить как на речной брод, так и на садовый ручеек. Некоторые участки пути были настолько тесными, что приходилось ползти на животе, обдирая локти и колени. Другие проходы были настолько просторными, что на них не хватало мощности сумериновых ламп, и путникам приходилось подниматься зигзагами, прыгая взад и вперед, как горные козлы.

Прежде всего Сенлин удивился – хотя, вероятно, не должен был, поскольку ему описали базовую функцию системы, – что ветер в туннелях настолько порывистый. Порой потоки холодного воздуха накатывали с такой силой, что у него стучали зубы, и приходилось цепляться за щели в кладке непослушными, пульсирующими пальцами. В другие моменты горячее дыхание пустыни, что струилось снизу вверх, толкая в спину, становилось настолько жестоким, что Сенлину казалось, его вот-вот унесет, словно упавший лист. Нередко ветра яростно схлестывались там, где соединялись шахты. Образовывались миниатюрные торнадо, которые были достаточно сильны, чтобы отполировать камень до стеклянного блеска.

Силы ветра хватало, чтобы остановить рост сумерина, а это означало, что только лампы стояли между ними и безумием полной темноты. Если лишайник увлажняли, он мог прожить несколько недель, прежде чем возникнет нужда в удобрении или замене. Опаснее всего было бы случайно стукнуть лампу обо что-то. Если стеклянные пластины, защищающие лишайник, разобьются, ветер унесет последний свет, который им суждено увидеть.

Помимо ламп, самыми ценными активами компании были карта и уклономер. За карту отвечал Сенлин. Ее сложность ошеломляла, а детали зачастую выглядели туманными. Строители вентиляционной системы не обозначили перекрестки, которых здесь были тысячи. Единственное, что отличало одну артерию от другой на карте, – крошечные цифры, фиксирующие угол наклона каждого склона. Прибор, по большому счету, представлял собой нивелир, измеряющий подъем или спуск, благодаря чему они могли отличить один путь от другого.

Поскольку Содик дал им пункт назначения, но не маршрут, пришлось самим – точнее, Сенлину, как носителю карты, – выбирать стезю. Но всякий раз, когда Сенлин придумывал дорогу к Мола-Амбиту, Тарру возвращался из какой-нибудь трубы и говорил, что ему не нравится, как там пахнет. Иногда воздух был затхлым и разреженным, а время от времени Джон чуял неповторимую вонь котов-трубочистов. Что бы ни преградило им путь, Сенлину приходилось искать альтернативу. Новый маршрут часто требовал возвращения назад, но все понимали, что наказанием за торопливость станет неприятная смерть. И поэтому никто не жаловался, когда после многочасового восхождения приходилось идти обратно.

На пятый день пути они наткнулись на колонию летучих мышей, устроившихся на ночлег под сводом перекрестка. Вонь аммиака сделалась такой нестерпимой, что трое мужчин ничего не видели из-за слез в глазах и не могли говорить из-за рвотных позывов. Встреча с колонией летучих мышей особенно разочаровывала, потому что они отправились к этому перекрестку в надежде разбить лагерь. Как оказалось, редчайшей ценностью в лабиринте воздушных путей была ровная поверхность. Плоский пол, обозначенный на карте нулем, означал возможность настоящего отдыха и полноценной трапезы. Тот факт, что колония летучих мышей заняла самую большую плоскость из всех, что им попадались, только для того, чтобы превратить ее в туалет, мягко говоря, удручал.

Но им нужно было отдохнуть. Они не могли позволить себе ту неуклюжесть, которая приходит с усталостью. После нескольких минут изучения карты Сенлин нашел еще одно ровное место, до которого надо было ковылять примерно полчаса. За нулем, отмечавшим площадку на карте, следовала звездочка, которая всех заинтриговала. Они сгрудились над картой, щурясь на пятнышко, а оно, казалось, извивалось в подводном свете ламп.

– Это может быть чернильная клякса, – сказал Сенлин, пристально вглядываясь до тех пор, пока тоненькие линии и крошечные цифры не закружились вокруг миниатюрной отметки. – Или там есть что-то необычное.

– Например, кровать? – сказал Голл.

– Или кафе, – предположил Тарру.

Был только один способ выяснить. Подойдя к краю отвесной шахты, которая вела к ровной площадке, они изумились ее ширине. Свет фонарей не достигал другой стороны отверстия, и они даже не могли разглядеть дна. Холодный ветер струился сверху вниз. Сенлин бросил в пропасть камешек и досчитал до четырех, прежде чем услышал отдаленный и гулкий щелчок.

В первый раз за все время у них не осталось другого выбора, кроме как использовать веревки, которые дал Содик. У них было два куска, по пятьдесят футов каждый, оба обтрепанные на концах и истертые посередине. Джутовые волокна посерели от старости и скрипели, когда их натягивали. Но если бы Содик намеревался убить их, он бы придумал более быстрый и надежный способ, чем путешествие с небезопасными веревками.

Теоретически.

После недолгих споров они решили привязать фонарь к веревке и опустить его первым. Если его свет не обнаружит желанного убежища в скале, они разобьют лагерь там, где оказались. Пузырь голубого света опустился на тридцать футов, прежде чем путники увидели то, что, по общему мнению, было краем длинного выступа. Хотя с того места, где они стояли, невозможно было разглядеть, насколько он глубок.