Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

– О да, я согласен, – сказал Сенлин и, желая в последний раз воззвать к чувствам этого человека, добавил чуть эмоциональнее: – Я полагаю, что уже столкнулся лицом к лицу со своими страхами. Разве я не противостоял этим хулиганам в переулке вместе с тобой? Мне только жаль, что я не смог вернуть твою книгу.

– Она бесполезна. Я взял ее из чисто сентиментальных соображений. Хотел уничтожить сам, смаковать ее стирание, как сигару… Да, когда-то я вкушал такие удовольствия. Этот том содержал такое ужасное, прекрасное знание. Возможно, будущие поколения будут достаточно развиты в нравственном отношении, чтобы им доверили столь полное и ясное понимание природы, космоса и времени. Когда мы уйдем и все книги, которые мы написали, будут уничтожены благодаря усилиям или безразличию, эти окаменевшие существа продолжат скрываться под землей, ожидая, когда их найдут. Утешительная мысль, не так ли? – На лице Содика, чьи щеки ввалились из-за выпавших зубов, появилась задумчивая улыбка.

Сенлин с некоторым удивлением понял, что не все последователи Марата поверили бы в его логику, хотя и согласились бы с выводом: человек слишком умен, и Башня должна пасть.

Начальник лагеря вновь заговорил официальным тоном:

– Я сообщил ходдеру Люку о твоих добрых делах. Честно говоря, я рад, что не мне решать, насколько искренне твое обращение. Вот что я скажу: вопреки тому, что ты можешь думать, ты не идешь навстречу неизбежной гибели. Если бы ходдер Люк хотел твоей смерти, он бы не тратил столько сил на прощание. Он хочет поговорить с тобой, а значит, есть надежда. Или, по крайней мере, ответ.

– Я все еще не понимаю, почему мы не можем просто пойти по Тропе, – вмешался Финн Голл, который, казалось, уже несколько минут обдумывал эту жалобу. – Да, она извилистая и медленная, но безопаснее.

Содик покачал головой:

– В ту минуту, когда станет известно, что великан и карлик ведут капитана Мадда, чтобы получить награду, вы станете мишенью для каждого жестокого преступника на Тропе. Нет, вы слишком очевидная компания, чтобы идти открыто. Вы пойдете по вентиляционным шахтам, потому что это самый безопасный путь для вас троих.

Ближайший вход в сеть вентиляционных шахт открывался сразу за лагерем, на вершине искореженной лестницы, которая отделялась от главной Тропы и закручивалась спиралью, как свиной хвост. Прежде чем трое мужчин начали подниматься, Содик дал им на прощание несколько советов, по тону напоминающих речи усталого отца, не слишком надеющегося на детей.

– Послушайте меня: вы либо выживете вместе, либо будете страдать поодиночке. Будьте добры друг к другу. Мы все здесь ходы.

Пока трое мужчин поднимались по извилистой и неровной лестнице – Голл шел первым, – Тарру чуть наклонился назад и, шевеля лишь краем рта, обратился к Сенлину:

– Не волнуйся, Том, я вовсе не предал тебя. Все это было притворством. Неплохо, а? Я надеялся, что смогу убедить их позволить мне забрать тебя самостоятельно. Ну и ладно. Мы что-нибудь придумаем. Этот подлый коротышка рано или поздно заснет. И тогда мы заберем мушкетон. Посмотрим, будет ли он по-прежнему чувствовать себя командиром.

Наверху лестницы была узкая площадка. Суматоха Тропы, похоже, осталась далеко позади. Вход в вентиляционную шахту находился так же низко над землей, как сток ливневой канализации. Отверстие было не больше ширины плеч и около двух футов высотой. Дувший оттуда ветер был слабым и теплым. Воздух не казался особенно свежим; он пах скорее трупом в пустыне, чем открытым окном. Внутри темнота казалась бесконечной и монолитной.

Синий свет моховых ламп был далек от сияния, но его хватало, чтобы рассеять мрак. Тарру, который все еще выглядел изможденным от потери крови, вызвался идти первым. Он зажал нож в зубах, лег на живот и, как младенец, пополз по желобу на локтях, толкая перед собой лампу.

Когда ступни Тарру исчезли, Сенлин повернулся к Финну Голлу:

– После вас, сэр.

Карлик навел мушкетон на грудь Сенлина:

– Я рад слышать, что вы так быстро подружились. Хотя, очевидно, он идиот, который не знает, как хорошо здесь разносятся звуки. Не буду врать: заполучить сто мин было бы неплохо. Это капля в море. Большая капля. И все же… – Скрюченный палец Голла крепче сжал спусковой крючок. Его вздернутый подбородок задрожал от едва сдерживаемой ярости. – Ты разрушил мою жизнь, Том. Ты испортил все, что я сделал для моей семьи. Я знаю, что в конечном счете ты стоишь для меня больше живым, чем мертвым. Но, ох, чтобы склонить чашу весов, нужно весьма немногое. – Финн Голл ткнул мушкетоном в вентиляционное отверстие. – А теперь захлопни пасть и полезай в дыру.

Похоже, сейчас было не время испытывать терпение Голла. Толкая перед собой тяжелый вьюк, Сенлин пробрался в шахту. Камень под ним был грубым и теплым. Склон оказался достаточно крутым, и пришлось упираться руками в стенки шахты, чтобы не соскользнуть назад. Он сразу же вспотел, причем обильно.

Сенлин на мгновение ощутил сильнейшее физическое отвращение к самому себе. Ему предоставили так много возможностей. Снова и снова злой рок губил женщину впереди него или уничтожал мужчину позади него, а он проскальзывал невредимым. И что же он сделал со своей удачей? Ничего. Он каким-то образом умудрился бросить вызов закону Башни, гласившему: «потерянное однажды потеряно навсегда», только чтобы испортить чудо, когда оно пришло. Он завел друзей только для того, чтобы потерять их. Он заслужил то, что получил. Он заслуживал худшего, и Марат, вероятно, это обеспечит. Что ж, хорошо. Сенлин будет умолять своих палачей не торопиться.

О, ненависть к себе была так соблазнительна, так свята, так неприступна! Циник в нем кричал: «Возьмите мою надежду! Заберите мою жизнь! Да какая разница?» Как будто капитуляция могла компенсировать его неудачи или помочь людям, которых он любил. Какая же это ложь – думать, что он страданиями искупит вину. Какая отвратительная ложь!

Внезапный поток холодного воздуха окутал Сенлина. Он холодил пот на спине и щекотал ноздри ароматом неба. Он вспомнил, что по этому небу плывут его друзья. И это было то же самое небо, которое простиралось над пустыней, горами и пологими склонами холмов и тянулось до самого его коттеджа у моря.

Мысль о доме вызвала в памяти старую матросскую песню о скудном улове и плохой погоде, которую любила Мария и которую они вместе пели в «Синей татуировке» – она заливалась соловьем, а он каркал, словно ворона. Теперь он напевал ее про себя, вдыхая и смакуя медовый воздух. Он не мог одновременно ненавидеть себя и любить ее. Он должен выбрать любовь. И не один раз, а снова и снова на всю оставшуюся жизнь.

Финн Голл сзади велел перестать петь, пока ему не прострелили нижний мозг.