Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

Лицо Фердинанда, подобное большой пустой тарелке, смущало Эдит. Но хоть у швейцара не было ни глаз, ни рта, она ощущала его сознание, которого не было у грохочущих движителей в доке Сфинкса. И пусть неуклюжие выходки Фердинанда нервировали ее, она больше не боялась.

Фердинанд заметил, как она вышла из конюшни, и поймал ее, когда тепло поцелуя Сенлина еще ощущалось на губах. Долг Тома перед женой напомнил ей о собственном далеком супруге, мистере Франклине Уинтерсе. У Франклина была раздражающая привычка истолковывать ее стоицизм, серьезность и нежелание подчиняться его авторитету как признак бесчувственности. Поскольку Эдит не демонстрировала эмоции – по крайней мере, не так, как он предпочитал, – он счел супругу фригидной. Чем больше Франклин жаловался на дефицит любви в их семье, тем больше Эдит возмущалась их союзом и, если быть честной, институтом брака как таковым.

Впрочем, она давно подозревала, что семейные отношения не для нее. Однажды, будучи самостоятельной двенадцатилетней девочкой, она заявила отцу, что никогда не выйдет замуж. Она будет похожа на ястреба, который кружит над полем. У ястребов не было мужей. Они им и не были нужны.

А отец ответил в своей обычной дипломатичной манере: «У большинства этих ястребов есть мужья, Эдит. Они просто ведут раздельную жизнь. Они кружат над разными полями. Не обязательно влюбляться, чтобы делить гнездо».

Но брак с Франклином развеял милую сказку. Два ястреба, которые едва выносят друг друга, не могут жить в одном доме с четырьмя спальнями, не говоря уже о гнезде.

Этот опыт оставил ее измученной. Если любовь и существовала, то Эдит с ней не встречалась.

Потом ее посадили в клетку с чопорным деревенским директором, что оказалось, к ее величайшей досаде, самым интимным переживанием в ее жизни.

Хотя тогда она его не любила. Это чужеродное чувство проявилось только после их воссоединения, когда он увидел ее руку, почувствовал, как изменилось ее поведение, и она по-прежнему ему нравилась. Возможно, еще сильнее нравилась. Это казалось настоящим чудом. Неудобным чудом. Он пришел в ее спальню в минуту слабости или жалости, и она воспользовалась этим. Какой отчаянный, глупый поступок! Возможно, к лучшему, что он уехал.

Когда луноликий локомотив Сфинкса развернулся и бросился на нее, она была даже благодарна за возможность отвлечься. Доза адреналина лучше самоанализа.

Она знала, что Фердинанд не собирался ее сбивать, но он делал много непреднамеренных вещей. Она подняла железную руку, готовясь к удару, и правильно сделала. Фердинанд скользнул вперед и ударился бедром о наплечник ее движителя. Столкновение сбило ее с ног, и она с глухим ударом приземлилась на изодранные ковры.

Немедленно раскаявшись, Фердинанд открыл свою грудь и поменял барабан в музыкальной шкатулке сердца. Заиграла печальная мелодия.

Эдит встала и отряхнула пыль с одежды. Ей почему-то казалось неправильным упрекать машину, чьим самым большим изъяном был недостаток координации – недуг, знакомый ей не понаслышке. Дары Сфинкса были ценны, но громоздки. Эдит твердо заявила, что с ней все в порядке, поклялась, что не сердится, и спросила, чего он хочет. Фердинанд жестом пригласил ее следовать за ним. Они пошли под аккомпанемент погребальной мелодии его музыкальной шкатулки по поднимающемуся коридору.

Огромный зал завершил свое восхождение, Фердинанд указал на дверь в дверном ущелье, и у Эдит возникло странное ощущение, что она никогда не бывала там раньше. В последний раз, когда ее вызвали в незнакомую комнату, Сфинкс показал ужасного – и весьма живого – блюстителя-палача, Красную Руку. Она гадала, какой новый кошмар приготовил для нее хозяин Башни.

Дверь открылась в помещение размером с бальный зал. В воздухе пахло серой, мокрой шкурой, кислым молоком и чем-то еще – она не могла определить чем. Стены, высокий потолок и пол были залиты черной краской, которая, казалось, впитывала свет ламп. Стеклянный резервуар, большой, как зернохранилище ее отца, занимал большую часть пространства. В чане как будто клубилось цементное облако. Повсюду вокруг огромного резервуара стояли тележки на колесиках с сотнями стеклянных пузырьков. Эдит сразу же узнала их: это были батарейки, похожие на те, что она регулярно вытаскивала из руки.

Сфинкс был похож на вставшую на дыбы кобру. Его черные одежды двигались туда-сюда под ним, когда он скользил перед заточенной в темницу бурей. К удивлению Эдит, Ирен тоже была там. Амазонка скрестила толстые руки на груди, а ноги расставила, как будто собиралась драться со Сфинксом. Внушительная поза для человека, одетого в пушистый белый халат.

Эдит поздоровалась с Ирен и спросила, станет ли это ее новой униформой.

– Это определенно произведет впечатление в бою. Если бы кто-нибудь набросился на меня в банном халате, я бы удрала сломя голову.

– Олень шьет мне новый гардероб для Пелфии, – мрачно сказала Ирен. – Лучше бы он дал мне какие-нибудь штаны, а то я заберу его собственные.

– Это было бы забавно, – сказала Эдит.

– Ладно, хватит! – Хотя выражение лица Сфинкса скрывала маска, пронзительные нотки в скрипучем голосе выдавали нетерпение. – Я привел вас сюда не для того, чтобы болтать об одежде.

Взяв со стойки пузырек, Сфинкс открыл медный кран у основания урны и наполнил сосуд мутной жидкостью.

– Ты узнаешь это, Эдит?

– Да. Я и понятия не имела, что этого вещества так много.

– Вот это? Это всего лишь капля в море! Ну-ка понюхай. – Сфинкс передал открытый флакон амазонке.

Ирен небрежно понюхала. Казалось, запах не произвел никакого впечатления, и она передала фиал Эдит, которая глубоко вдохнула – и вмиг отдернула голову, фыркая и кашляя. Механический смех Сфинкса был похож на стук дождя по оконному стеклу.

Эдит вытерла слезы с глаз и спросила Ирен:

– Почему ты меня не предупредила?

Ирен пожала плечами:

– А ты бы стала его нюхать, если бы я это сделала?

– Это как гнилые зубы и паленые волосы. Из чего оно?

– Споры сумерина, слизь гигантских улиток, перхоть кота-трубочиста, шелк стадного паука и много-много других щедрот Башни. А теперь посмотрите, что происходит, когда я подношу к нему искру. – Сфинкс вытащил палочку из чернильного рукава и коснулся ее кончиком флакона. Цилиндр вспыхнул, словно пламя свечи. Красный свет клубился и извивался, как живое существо.

Эдит никогда особенно не задумывалась о батарейках, которые вставляла в руку. Так было проще – сталкиваясь каждый день с чудесными вещами, начинаешь воспринимать их как нечто обыденное. И все же ее изумило то, как бесцветная среда поглотила и трансформировала молнию.

– В моей более драматичной юности я называл это кровью времени. – В голосе Сфинкса звучала печаль. – Но правильнее было бы назвать его дистиллятом истории, что звучит, признаюсь, уже не очень. Среда может удерживать электрический заряд, но она способна нести гораздо больше. Она может задержать мгновение, поймать в ловушку воспоминание или даже замедлить ход времени.