Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

– Ничего страшного, Охряник. – Сфинкс повернулся к Эдит. – Вот видишь! Он совершенно изменился. Он наивен, словно лань.

Эдит усмехнулась:

– Конечно, ты же не думаешь, что мы поверим в его безобидность. Он запросто схватил в полете стофунтовую тележку, как подушку!

– Он наивен, Эдит, а не слаб. – Мантия Сфинкса скользила под ним, пока он кружил вокруг группы. – Очень важно, чтобы вы поладили. Охряник будет вашим пилотом.

– На вахту прибыл, капитан! – сказал Красная Рука, салютуя Эдит с лягушачьей улыбкой.

– Ты действительно думаешь, что я возьму его в команду?

– Думаю. Возможно, если бы ты не помогла сбежать вашему последнему пилоту, мы бы не оказались в таком положении, – сказал Сфинкс, и Эдит почувствовала укол вины при мысли об Адаме. Интересно, как ему живется среди искровиков.

– Капитан должен доверять своей команде. И как, по-твоему, я могу ему доверять?

– Не мог бы ты повернуться, Охряник? – Сфинкс покрутил в воздухе черным бархатным пальцем. – Вот так. Спасибо. А теперь, пожалуйста, расстегни рубашку.

Эдит и Ирен даже не пытались скрыть смущения от приказа Сфинкса, хотя их отвращение сменилось болезненным восхищением, когда они увидели обнаженную спину Красной Руки. Его позвоночник был заключен в медный панцирь, который тянулся от затылка до пояса. Кожух отражал выпуклости хребта, но между полированными позвонками сиял красный свет мощной среды Сфинкса.

– Как вы могли заметить, у него больше нет наруча, – сказал Сфинкс, постукивая по своему пустому запястью, словно спрашивая, который час. – Манжета позволяла ему самому менять батарейки, но теперь все изменилось. Нет, теперь ему нужна помощь. – Сфинкс нажал на третий сверху позвонок на хребте Красной Руки, и из него выдвинулись четыре ячейки, обнажив верхушки четырех пузырьков. – Их нужно менять по меньшей мере каждые сорок восемь часов.

– Довольно часто, – сказала Эдит.

Ее новая рука могла работать больше недели на одной батарейке.

– Да, но среда, по существу, заменила энергию, которую его тело могло бы произвести самостоятельно. У него больше нет возможности черпать силы из еды или сна. Так как он не может сам заменить батарейки, ему придется полагаться на вас, чтобы продолжать жить. Если он когда-нибудь предаст вас, то предаст и самого себя.

– Значит, я должна поверить, что у него есть инстинкт самосохранения? – спросила Эдит.

– Конечно есть, – сказал Охряник, снова застегивая рубашку. Он повернулся к ним с дружелюбной улыбкой. – Смерть – интересная драма, но я уже видел ее однажды. Я не уверен, что готов просидеть на бис.

– Вот видишь! – радостно воскликнул Сфинкс. – Вам нужен Охряник, чтобы управлять кораблем, и ему нужно, чтобы вы меняли батарейки. Взаимная потребность лучше доверия.

– И все же это очень большой корабль, – сказала Эдит. – А как насчет остальных членов моей команды?

– Это и есть остальные члены команды, – сказал Сфинкс и рассмеялся, увидев раздражение на лице Эдит. – Не волнуйся. «Авангард» летает почти сам по себе!

На мостике «Авангарда» прозвучал сигнал тревоги: одинокая ксилофонная нота, которая, казалось, исходила из ниоткуда и одновременно отовсюду.

– Заткнись, заткнись, заткнись! – сказала Ирен с нарастающим раздражением сквозь стиснутые зубы.

Сигнал тревоги раздавался раз в минуту, каждую минуту в течение последних шести дней. За это время он превратился из забавы в досаду, а потом – в настоящую пытку.

Мостик, который сам по себе превосходил всю главную палубу «Каменного облака», казалось, спроектировал ювелир: все было сделано из золота, серебра или другого драгоценного сплава. Панели управления кораблем, занимающие три из четырех стен мостика, заполняли кнопки и поворотные переключатели, изукрашенные не хуже перстней с печаткой. Посреди этих кнопок и переключателей вспыхивали сотни граненых лампочек. Их красные, белые и зеленые огни были настолько яркими, что комната засверкала. Ряд хрустальных циферблатов показывал скорость ветра и барометрическое давление, а также высоту корабля, скорость набегающего потока, плотность оболочки, температуру змеевика, уровень масла и дюжину других важных измерений, лишь отчасти знакомых экипажу.

По правде говоря, капитан Уинтерс и ее команда из двух человек все еще находили большинство функций корабля загадочными. И в первые же мгновения после вылета в начале недели они получили важный урок на тему того, что нельзя возиться с элементами управления, которые не понимаешь. Едва корабль миновал ангар Сфинкса, как Ирен щелкнула тумблером, который, по ее мнению, должен был погасить ходовые огни корабля – и в ее защиту можно было сказать, что этот тумблер находился рядом с выключателем коридорного освещения, – но на самом деле он выпустил несколько сигнальных ракет с кормы. Искрящиеся снаряды едва не проскочили через двери ангара в логово Сфинкса. Сфинкс поспешно отправил крылатого гонца, и Байрон после обеда проиграл запись для команды за мрачным пудингом. Крем-брюле Байрона подгорело, но еще хуже был гнев Сфинкса.

– Нельзя крутить что попало и тыкать пальцами куда попало! Вы же сами себя взорвете! Прочитайте руководства. Я вам их для этого и дал!

На мостике снова зазвонил сигнал тревоги.

– Охряник, пожалуйста, скажи мне, что мы продвигаемся к разгадке, – сказала Эдит, потирая подбородок, чтобы немного ослабить напряжение.

Она сидела в капитанском кресле между постом наводчика, который сейчас занимала Ирен, и пультом пилота, где устроился Охряник с раскрытым толстым руководством на коленях.

– Устранение – это своего рода прогресс, капитан. Знание того, чем вещь не является, делает нас еще на один шаг ближе к пониманию того, что же она такое! – радостно сообщил Охряник, отслеживая читаемый текст пальцем.

Он сидел перед штурвалом корабля, который на самом деле совсем не походил на штурвал. Главный руль «Авангарда» напоминал рога быка, увенчанные с обеих сторон золотыми шарами.

Эдит нахмурилась, глядя ему в затылок. Когда она выбросила Красную Руку из порта Голла, ей и в голову не пришло, что однажды придется командовать его ожившим трупом. Сфинкс считал его одновременно важным и безобидным, хотя Эдит не была уверена ни в том ни в другом. Она определенно сомневалась, что он был так вежлив, как притворялся. К его чести, со времени их неловкого воссоединения Охряник ни разу не упомянул о своем убийстве и не выказал никаких признаков затаенной обиды.

И это было достаточно хорошо, потому что она не собиралась извиняться.