Анастасия Соболевская - Пояс отчуждения [litres]

– Тссс, я здесь работаю.

Она помогла Доминику сесть и опереться о стену. Её рука до локтя была скрыта лангеткой.

– Не спрашивайте, как это получилось, – зашептала она, будто зная, что их слушают, и повернулась к камере наблюдения спиной. – Сама не знаю, как.

– Аврора знает, что ты тут? – зашептал он в ответ.

– Конечно же, нет.

– Так ты украла этот халат?

Каан взглядом указал на форму младшего лаборанта, которым в Пирамиде позволяли разве что папки переносить с места на место да подписывать пробирки.

– И что?

– Тебе нужно уйти. – Доминик обеспокоенно посмотрел по сторонам. – Я же сказал тебе убраться с острова на первом же пароме.

– Ну уж нет.

– Тебе нужно уйти, – настоял Доминик. – Если Аврора узнает, что среди лаборантов спряталась журналистка… Ты хотя бы понимаешь, что она с тобой сделает?

– Теперь да. – Она помогла Каану встать. – Теперь знаю. Я была в самых закрытых лабораториях и видела всё, чем занимается «Мэссив Генетик». Сантери хотя бы понимает, что это преступление?

– А сама-то как думаешь?

– Её посадят, если в «Оке» узнают.

– Сидела бы ты лучше в своей редакции.

Они вышли в коридор. Доминик шёл, опираясь на плечо Кристины, и заметно подволакивал ногу.

– Так как вы? – спросила она, когда они завернули за угол. – Подполковник ударил вас током не меньше семи раз.

– Спасибо ньети Адлер – это по её милости меня начали глушить током, как рыбу.

– Не писала она на вас никакой жалобы. Я сама видела в кафетерии. Подполковник принёс ей бланк и приказал поставить подпись, а она назвала всё, что он написал там, враньём и отказалась. Тогда её и определили в изолятор, а Рошер поставил её подпись сам.

– Вот же мразь, – процедил сквозь зубы Доминик. – Ладно, жить буду. Мне не впервой.

– Ужас какой. И как вы это терпите?

– Забудь.

– Все эти люди… Боже мой, Доминик! Это бесчеловечно!

– Просто отведи меня в мою комнату. Я хочу спать.

Больше он не произнёс ни слова. Когда Кристина помогла Доминику сесть на кровать и разуться, зазвенел её пейджер.

– Меня вызывают, – сказала она. – Мне нужно идти.

Доминик взял её за загипсованное запястье.

– Я выведу тебя отсюда сегодня ночью, – сказал он, будто уже принял решение.

– Но я не хочу. Я ещё собрала не весь материал.

– Поверь, так будет лучше. Сегодня в два часа будь готова.

– Но…

– Никаких «но». Если придётся, я выволоку тебя с острова.

До самого ужина Доминик прятался в своей берлоге, выжидая, пока пройдут последние спазмы в ноге. М’гату часто бил его током – в основном, конечно, за дело, но он до сих пор не привык к этой жгучей боли и неприятному тянущему чувству во всех мышцах после очередной порции разрядов. Профессор Аяр была единственным человеком, который ещё пытался остановить Рошера, опасаясь, что ток спровоцирует новые приступы кластерной головной боли, но кто знает, сколько это продлится, раз подполковник начал её поколачивать. Ему что? За ним «Треангул», а вот она может поплатиться работой.

Кнопка на шокере Рошера включала небольшой электрод в руке капрала. Эта маленькая сволочь крепилась к лучевой кости, закрытая мышцами, и кусалась током по малейшему приказу хозяина пульта. Несколько лет назад Доминик ещё не оставлял надежды вытащить её оттуда, но каждый раз, когда украденный у Артура медицинский пинцет подбирался к электрическому гадёнышу, Доминик получал удар током такой мощи, что часто оставался лежать без сознания.

М’гату и раньше провоцировал Каана на эмоции, но сегодняшний поступок особенно задел его за живое. Свой компьютер Доминик считал единственной территорией, куда он бы никогда не позволил постороннему совать свой нос, и то, что туда влезли без его разрешения, он посчитал настоящей издёвкой. Конечно, он бы его не убил. Он знал, что Рошер достанет пульт, знал, что снова будет больно, но, если подполковник хотя бы на секунду испугался за свою жизнь, оно того стоило – Доминик всегда умел напугать до полусмерти.

Лёжа на своей койке и положа руку на осквернённый планшет, он думал о Джойс.

Кто-то из мудрых китайцев сказал, что, если на чахлом дереве осталась хоть одна цветущая ветка, то именно на неё и сядет поющая птица. Для него этой птицей стала Джойс. Джослин. Это имя на вкус было как кисло-сладкая ягода, нагретая на эвдонском солнце среди трав и цветов. Джойс. Джойс. Джойс. На Эвдоне не было имени Джослин, а слово «Joseelaenah» было. Оно значило «Моё сердце». Любопытное совпадение.

Он сам не понял, когда этой девочке удалось продраться сквозь толстую хитиновую оболочку его вредного характера и тронуть то, что, как Доминик думал, он в себе уже давно целенаправленно изжил. Наверное, это произошло в тот момент, когда взорвалась та злополучная бомба. И всё-таки это было что-то большее, чем горькое чувство вины.

Скрывать эмоции Каану было не в новинку – Доминик уже привык к этому сверлящему изнутри чувству навязчивого дискомфорта, который стал его второй кожей, но с каждым днём ему становилось всё сложнее отсекать чувства. Он всё больше чувствовал, что устал.

Подполковник был прав, будь он неладен. Только какой в этом толк? Даже в параллельной реальности он был бы совсем не тем человеком, который ей нужен. Эвдонец, изгой, покалеченный войной преступник, весь в шрамах и ожогах, а она… Она вчера поймала ту грязную шавку, за которой несколько недель гонялась охрана. Поймала её и в таз, а потом подняла намыленные уши и говорит: «Доминик, я назвала его Барашек! Смотри, какие у него на ушах завитушки», а собака сидела и преданно смотрела на девочку как на одну-единственную возможную хозяйку, и ни разу даже не тявкнула в знак протеста. Может быть, у Джойс просто такой необычный дар – делать всё вокруг себя добрее? Иногда Доминику было даже любопытно, может быть, она и его вот так вот приручила, просто улыбнувшись, а сам по себе он ничуть не изменился и всё ещё был ничем не лучше той бешеной дворняги?

В последнее время Доминику всё чаще снилось, как он, весь пропитанный кровью, сидит среди поля, усыпанного пеплом, и смотрит, как догорают на самодельном костре останки его командира. Он не оказал ему услугу в виде милосердного выстрела в голову, а привязал к обложенному сухой травой дереву с кляпом во рту и совершил самосуд так, как подсказала его жажда мести. Может, и правильно сделал Нерушимый Генерал, отдав его под трибунал и доведя дело до казни?

Подполковник всегда шутил над тем, как Доминик морщился при виде иголок и всячески сопротивлялся попыткам профессора Аяр лечить его от одуряющей головной боли с помощью инъекций. В его душе всё леденело от ужаса перед новой горячей волной, которая когда-то превращала его в кровожадного монстра. Когда ему вынесли приговор, он умолял судью привести его в исполнение через расстрел, чтобы всё закончилось быстро, но тот, побоявшись выступить против закона о гуманном обращении с заключёнными, отклонил его прошение и назначил казнь через смертельную инъекцию. Те тридцать секунд агонии показались Доминику вечностью, которая в конечном итоге утянула его в непроглядную бездну, наполненную страхом.