Элла Вольф - Гиллиус: светлая сторона. Книга 1 [litres]

И происходит какая-то гипнотическая фигня. Лиллипутус вдруг забывает свой прошлый вопрос, и теперь полностью поглощен Иваном. Всякий раз я удивлялся, как ему удается провернуть такой фокус. Второй стадией происходит следующее: его «лошара» борется с собственными чувствами и даже, возможно, делает попытки к бегству (я наблюдал и такое), но вскоре передумывает и остается на месте. Он начинает выдавать особенно нервное напряжение, будто бы в эту секунду решается судьба всего человечества.

Лиллипутус вот-вот мог брызнуть слезами. Его губы сделались твердыми, как два окаменелых лаваша, и он начинает жевать щеку. Так делали примерно восемьдесят процентов жертв моего друга. Примерно двенадцать процентов молили о пощаде, пять процентов – теряли сознание, а три процента – навеки уходили в себя. Нам повезло, что Лиллипутус оказался стойким. Его руки начали трястись, губы – синеть, и…

– Попался, – пробурчал я.

И тут произошло немыслимое. Он вдруг растаял, точно рождественский холодец, и в такой консистенции лужи подарил Ивану свою лучшую улыбку, какую только мог сотворить. Он сказал ему:

– Что ты можешь мне предложить?

Я только усмехнулся. Я еще ни разу не видел, чтобы Иван проиграл. И как думаете, что он достал из кармана? Может быть, статуэтку прекрасной балерины, которую приволок из Черногории? Или расписной ковер из Турции? А может, драгоценную фотографию, что висит в его спальне, с изображением его самого же с трупом трехметрового угря? Да как же.

Сигареты?!

– Самые лучшие, – объявил Иван. – Двадцать штук белоснежных дымящих палок с высококачественным твердым фильтром-мундштуком, который нейтрализует вредные вещества, поступающие в организм. – Он достал из пачки одну сигарету, продемонстрировав ее изящество. – В одной волшебной палке содержится никотина ноль целых и шесть десятых миллиграмма, смолы восемь граммов. Выпускаются в картонной тонкой упаковке с нежнейшими оттенками синего цвета. – Он прокрутил в руке пачку, словно детонатор от взрывчатки CL-20. – Это одна из самых популярных марок по всему миру. Такая доступна только элите.

Лиллипутус заинтересовался, но все же спросил:

– И какой от них прок?

Тут Иван вынул тузы. Его глаза резко сузились, и показалась самая обворожительная улыбка, сравнимая с блеском звезды.

– Расслабляющий эффект, – ответил он. – Плюс необычайный аромат при активации.

Ну ты хитрец!

Даже я захотел закурить!

– Ну что? – спросил Иван, не прекращая улыбаться. – Берешь?

Нужно ли говорить, что Лиллипутус тянул к сигаретам дрожащие пальцы? Но Ивану показалось этого мало, и он начал петь дальше.

– К набору идет портативный прибор для активации. – Он достал из кармана синюю зажигалку. Самую дешевую, что можно найти! – Обтекаемая форма, малый размер, легкая, удобная в применении и невероятно надежная модель. – Он зажал зажигалку между средним и большим пальцами, и с помощью ловкости рук она крутилась вокруг своей оси, словно вертушка.

Глаза Лиллипутуса тоже крутились.

– Зажигательная бомба, – произнес Иван, чтобы окончательно добить Лиллипутуса, а потом скользнул по колесику, послышался чирк и появился огонь.

Ну все, тут у Лиллипутуса пошла пена изо рта, онемение конечностей… Он вскочил на стол и заорал:

– Беру!

Будто у него был выбор. И больше всего меня разозлило не то, что он продал табак светлому гиллу, а то, что эта была подделка! Рассказывал-то он об элите.

– Это ведь даже не «Парламент», – шептал я своему другу. – Какая-то дешевая дрянь, от которой крутит живот.

А он, продолжая смотреть, как Лиллипутус жевал сигарету, скрестил на груди руки и с удовлетворенным видом сказал мне:

– А он-то откуда знает?

– Ты бы еще грибов галлюциногенных ему принес, – шепнул я.

– Закончились, – отшутился он.

Вот такой этот Иван.

Я подошел к столу Лиллипутуса и нащупал в кармане свою «плату за вход».

– Настоящие деньги из моего мира, – пояснил я, выкладывая одну-единственную монету на стол. – На такую сумму вы можете купить себе десять таких пачек. – И я кивнул в сторону сигарет, что лежали рядом с рукой Лиллипутуса. – Коллекционная монета. Один российский рубль тысяча девятьсот семидесятого года.

Вообще эта монета полжизни валялась у меня в портмоне. Почерневшая и ржавая, как старый гвоздь. Я даже не вспомню, откуда она. Лиллипутус к ней потянулся и загребущим движением ее уволок.

А дальше нам предстояло подзарядиться. Лиллипутус должен был дать Ивану код.

– Твой кооод… – Мы вместе потянулись к губам Лиллипутуса.

– Ты не подслушивай! – толкнул меня Иван.

– Мне можно! – завопил я.

– Ему можно?

– Можно, – одобрил карлик и дал Ивану код: – Сизив.

Иван нахмурился:

– Сизив, призыв, смыв, сгриф, сиф, миф… – замиксовал он рэп (привычки его темного прошлого).

Уверяю вас, Иван мог продолжать дальше, но Лиллипутус его тормознул серьезной физиономией. Мне самому сделалось страшно.

– Если ты забудешь свой код, можешь погибнуть, – не мигая, проговорил он.

На этой ноте он вынул из-под стола коробку. На дне грустил языковой шарик. Иван его взял.

Я про себя повторил код своего друга, чтобы запомнить.

– А теперь идите сюда, голубчики, я вас заряжу.

Мы, как два послушных голубка, примкнули к рукам Лиллипутуса. Он сжал наши головы, и мы получили энергию. Я-то уже привык, но Иван, не ожидавший такой удивительной силы толчка своих органов друг об друга, взвизгнул. После мы поплелись от стола Лиллипутуса.

Мы шли по белому пространству Дымки, под нашими ногами появлялись кусочки каменной дорожки, а те, на которые мы наступали, тут же исчезали. Проявляющиеся лучики солнца постепенно начинали греть кожу. Все, как и в прошлые посещения, я улавливал отдаленные звуки жизни на Гиллиусе. Голоса, пение птиц, звук того, как ветер играет с листьями ослепительных, подсвеченных изнутри деревьев. С каждым нашим шагом становилось теплей, а звуки – все громче.

Деревья благосклонно нам поклонились, а маленькие красные цветочки под ногами прижались к нашей обуви, словно родные.

Я вдохнул полной грудью и почувствовал себя в такой безопасности, словно маленький мальчик в объятиях мамы.

– Я свободен, Иван, – проговорил я. – Наконец я чувствую себя дома.

Иван же, как и я в первый раз, охал и ахал, трогал цветы, которые тянулись к пальцам, точно живые, нюхал листву, разглядывал насекомых и все говорил, говорил, говорил… Говорил о том, как он рад, что находится на Гиллиусе; потом – как он зол, что находится на Гиллиусе; затем – почему он никогда не знал о Гиллиусе; позже – о том, как хорошо, что он не знал о Гиллиусе. Водил хоровод вокруг одного дерева, трогал его руками, обнимал ствол, пока не упал.