Саманта Шеннон - Обитель Апельсинового Дерева [litres]

На шеях висели ожерелья из ветвистых кораллов или стальных бляшек, похожих на рыбью чешую. Жемчуг, как знак избранности богами, не дозволялся простым горожанам, хотя, по слухам, неправильные жемчужины без ядра часто растирали в порошок и продавали за большие деньги.

В тени клена две женщины перебрасывались воланом из перьев. Солнце блестело на каналах, купцы и рыбаки сгружали товар с изящных кипарисовых лодок. С трудом верилось, что большая часть этого города выгорела в Великую Скорбь пять веков назад.

Понемногу беспокойство заставило Никлайса забыть об окружающих чудесах. Носильщики, поглоти их Огненное Чрево, вместе со всеми его вещами уволокли и письмо от правителя. Так что его могли счесть чужестранцем, а явиться в Гинурский замок с объяснениями было небезопасно. Часовые, пожалуй, примут его за подосланного убийцу.

Но и другого выхода он не видел. На улицах Никлайс бросался в глаза и ловил со всех сторон подозрительные взгляды.

– Доктор Рооз?

Его окликнули по-ментски. Никлайс обернулся.

Увидев, кто его зовет, он просиял. Сквозь толпу пробирался тонкокостный мужчина в очках с черепаховой оправой. Короткие черные волосы на висках тронула седина.

– Доктор Мояка! – обрадованно вскричал Никлайс. – О Эйзару, какая чудесная встреча!

Ему наконец-то повезло. Эйзару был одаренным хирургом. Он год проучился у Никлайса на Орисиме. Они с дочерью Пуруме в числе первых записались на его уроки анатомии, и Никлайс никогда в жизни не видал столь жадных до учения людей. Мояки, в свою очередь, обучали его сейкинской медицине. Знакомство с ними стало светлым пятном в сумрачной жизни изгнанника.

Эйзару вырвался из толпы, и оба, сперва поклонившись друг другу, обнялись. Видя, что чужестранец не один, прохожие занялись своими делами.

– Друг мой, – все так же на ментском тепло говорил Эйзару. – А я как раз думал тебе написать. Что привело тебя в Гинуру?

– Различные неприятные обстоятельства, постигшие меня на Орисиме, – по-сейкински ответил Никлайс. – Достойный правитель Хайсана решил отослать меня сюда под домашний арест.

– Те, кто тебя доставил, не должны были бросать тебя посреди улицы. Ты прибыл в паланкине?

– Увы.

– А-а. Среди носильщиков много дурного народа, – поморщился Эйзару. – Прошу пожаловать ко мне в дом, пока кто-нибудь не задался вопросом, что ты здесь делаешь. Я извещу достойную правительницу Гинуры.

– Ты слишком добр.

Эйзару провел Никлайса через мост на широкую улицу, тянувшуюся прямо к башенным воротам Гинурского замка. В островках тени играли музыканты; уличные торговцы предлагали свежих моллюсков и морской виноград.

Никлайс и не мечтал увидеть когда-нибудь знаменитые листопадные деревья Гинуры. Их ветви сплетались над улицей в естественные беседки и по летнему времени ослепляли яркой желтизной.

Эйзару жил у шелкового рынка в скромном доме, задами выходившем на один из каналов гинурского водного кружева. Он десять лет как овдовел, но дочь, разделявшая его страсть к медицине, осталась жить с отцом. Над наружной стеной склонялись дождевые цветы, а сад изобиловал полынью, пурпурнолистной мятой и другими лекарственными травами.

Открыла им Пуруме. Короткохвостый кот терся у ее ног.

– Никлайс! – Пуруме улыбнулась и тут же поклонилась.

Она выбрала себе такие же очки, как у отца, но кожу ей солнце затемнило сильнее отцовской, а волосы, перевязанные полоской ткани, у корней еще сохраняли черный цвет.

– Входи, прошу. Какая нежданная радость!

Никлайс поклонился в ответ:

– Прошу простить за беспокойство, Пуруме. Для меня это тоже неожиданность.

– Ты с почетом принимал нас на Орисиме. Мы всегда тебе рады. – Она окинула быстрым взглядом его выпачканную в пути одежду и хмыкнула. – Однако тебе нужно переодеться.

– Не спорю!

Пройдя в дом, Эйзару отправил двух слуг к колодцу.

– Отдохни пока, – обратился он к Никлайсу. – После такого пути может случиться солнечный удар. Я сейчас же отправлюсь в замок Белой Реки и попрошу приема у достойной правительницы. А потом можно будет поесть.

Никлайс облегченно вздохнул:

– Это было бы чудесно.

Когда вернувшиеся с водой слуги наполнили бадью, Никлайс избавился от грязной одежды и смыл с себя пыль и пот. Холодная вода была ему за счастье.

Будь он проклят, если еще когда-нибудь сядет в паланкин. Обратно на Орисиму пусть его хоть волоком волокут.

Вернувшись к жизни, он оделся в летнее платье, оставленное слугами в гостевой комнате. На балконе его ждала чашка чая. Никлайс выпил его в тени, любуясь скользящими по каналу лодками. Годы заточения на Орисиме представлялись далекими, как никогда.

– Ученый доктор Рооз.

Он очнулся от блаженного забытья. На балкон вышла служанка.

– Ученый доктор Мояка вернулся, – сказала она, – и просит вас к себе.

– Спасибо.

Внизу его ждал Эйзару.

– Никлайс. – В его улыбке блеснуло озорство. – Я переговорил с достойной правительницей. Она согласилась с моей просьбой оставить тебя на время пребывания в городе у нас с Пуруме.

Никлайс не поверил своему счастью:

– Ох, Эйзару! – Быть может, сделали свое дело жара и усталость, только эта новость вызвала у него на глазах слезы. – Ты уверен, что я вас не затрудню?

– Нет, конечно! – Эйзару поманил его в соседнюю комнату. – А теперь сюда. Ты, верно, умираешь с голоду.

Слуги как могли боролись с жарой: открыли все двери, заслонили проемы ширмами от солнца и поставили на стол миски со льдом. Никлайс вместе с Пуруме и Эйзару, поджав ноги, опустился на пол, и они закусили мраморной говядиной с овощными соленьями, рыбой аю, морской капустой и обжаренными водорослями в чашечках, искрившихся блестками икры. За едой поделились событиями, случившимися с последней встречи.

Давно Никлайсу не выпадало удовольствия побеседовать с единомышленниками. Эйзару продолжал медицинскую практику, только теперь добавил к сейкинским средствам ментские. Пуруме тем временем трудилась над травяным настоем, навевавшим такой глубокий сон, что хирург мог безболезненно удалять опухоли из тела пациента.

– Я называю его «цветочный сон», – рассказывала она, – потому что последним добавила в состав цветок с южных гор.

– Она целыми днями бродила по горам, чтобы отыскать весной этот цветок, – с гордостью за дочь улыбнулся Эйзару.

– Это произведет переворот в науке, – заметил потрясенный Никлайс. – Позволит изучить внутреннее устройство живых тел. В Ментендоне нам позволяли резать только трупы. – Сердце у него застучало. – Пуруме, ты должна опубликовать свое открытие. Подумай, какой переворот в анатомии!

– Я бы опубликовала, – устало улыбнулась она, – если бы не одна загвоздка, Никлайс. Огненная туча.